И все же еще одним психологическим механизмом, который оказал влияние на поведение служивших в 101-м полицейском батальоне, был тот факт, что они действовали по приказу своих командиров. Выполнение приказа усиливает склонность приспосабливаться к поведению своих товарищей 34. Получив определенный приказ, человек не считает себя лично ответственным 35. Наличие приказа начальника становится одним из многих возможных рациональных объяснений, которое помогает преступнику привести убийство в соответствие с его жизненными ценностями 36. И здесь возникает эффект совокупного убийства. Обстановка насилия, в которой жили эти люди, не могла не оказать ожесточающего воздействия. «Как и в бою, – отмечает Браунинг, – ужас первого столкновения в конце концов становится рутиной, и убивать становиться все легче». Привыкание сыграло свою роль. «Как и ко многому другому, к убийству можно было привыкнуть» 37. То, что стало рутиной, больше не вызывало нравственных размышлений. Убийство рассматривалось как часть нормальной работы, как «ежедневные обязанности». Обычные запреты насилия становились все слабее, чему способствовали такие эвфемизмы, как «зондербехандлунг» («особое обращение»), за которыми скрывалось истинное значение убийства 38.
Несмотря на ценность психологических исследований, не стоит забывать, что ситуативные факторы не больше, чем гены, обуславливают и определяют поведение. В одних и тех же обстоятельствах разные люди ведут себя по-разному. Иногда люди совершают зло, когда нет особого внешнего воздействия, а иногда воздерживаются от плохих поступков даже при наличии подобных внешних факторов 39. Как мы могли убедиться, даже в ужасной обстановке карательных отрядов и фабрик смерти были те, кто отказывался убивать. Общественная обстановка, в которой живут люди, определяет для них пределы допустимой свободы действий, в которых преступники могут воспользоваться свободой выбора. Эти пределы расширяются, когда речь идет о людях с высоким моральным и социальным интеллектом 40. Это напоминает нам о том, что объяснить, почему одни поддаются внешнему давлению, а другие успешно ему противостоят, крайне сложно. Это заставляет нас усомниться в концепциях, основанных на единственной причине, которые упрощают человеческую жизнь. Ответ, который мы ищем, может быть найден только во взаимодействии множества различных факторов.
С самого начала антисемитизм был главным компонентом нацистской идеологии. Исходя из тактических соображений, Гитлер иногда изменял степень жесткости своих антиеврейских мер, но сила его ненависти к евреям никогда не ставилась под сомнение. Когда Гитлер пришел к власти 30 января 1933 года, лозунг «Германия без евреев» стал государственной политикой. И все те антисемиты, которые во времена Веймарской республики, вероятно, не решались открыто выражать свои враждебные чувства по отношению к евреям, теперь могли свободно делать это. На тот момент еще никто не мог предвидеть мобильных карательных отрядов или газовых камер. Тем не менее, с того момента, как мир без евреев стал рассматриваться как реальность, произошел решающий разрыв с основополагающими ценностями Западной цивилизации 41.
До 1933 года немцы, вероятно, были среди наименее склонных к антисемитизму европейских народов, хотя враждебность к евреям существовала веками. Общепризнанно, что христианский антииудаизм был источником ненависти и презрения, что способствовало появлению расового антисемитизма в XIX веке. Демонологический взгляд на евреев, воспринятый из христианской теологии, с легкостью соединился с новыми светскими антиеврейскими настроениями. Новый Завет смешался, как бы абсурдно это ни было, с арийскими мифами и дарвинистским взглядом на историю, согласно которому сильнейшие выживали, истребляя низших и нечистокровных. Во времена Веймарской республики многие немцы терпеть не могли евреев как экономических конкурентов, будь то врачи, юристы, владельцы магазинов или торговцы. Нацисты знали, как использовать и поощрять эту враждебность 42. То, что долгое время оставалось скрытым, теперь стало явным. «Призыв сверху, – писал переживший Холокост Ральф Джордано, – встретил отклик снизу» 43.
Первые антиеврейские меры, предпринятые правительством – еврейские чиновники и профессора университетов потеряли свою работу, а бизнес евреев был бойкотирован, – казалось, были не очень радикальными и опасными, но вместе с этими официальными действиями начались постоянные призывы к ненависти, требовавшие устранить евреев из германского общества. Любой, кто слышал, как нацистские штурмовики распевали на улицах «Juda verrecke!» («Смерть евреям!») или «Wenndas Judenblutvom Messerspritzt, danngeht’snochmalsogut» («Когда кровь еврея стекает с ножа, тогда все опять хорошо»), должен был понимать, что худшее впереди. Нацистская газетенка «Дер Штюрмер» во времена своего расцвета имела 1,5 миллиона читателей и размещалась в общественных местах по всей Германии. Когда это одиозное издание заявляло в каждом выпуске: «Die Judensindunser Unglück» («Евреи – наша беда»), должно было стать ясно, что, по мнению нацистов, евреям нет места в германском обществе. Деевреизация (Entjudung) Германии рассматривалась как предварительное условие и основа для абсолютно однородной фольксгемайншафт (нем. Volksgemeinschaft, народная общность), только для арийцев. Нацисты создали культуру, в которой было возможно представить Германию без евреев и иудаизма. А отсюда был лишь короткий шаг к решению, что евреям вообще не место среди людей и их нужно физически уничтожить 44.
Когда конкретные антиеврейские меры, такие как бойкот, лишение гражданства, ариизация и эмиграция, не смогли решить «еврейскую проблему», начали применяться более радикальные средства 45. Это стремительное наступление на евреев происходило у всех на глазах, но ни одна социальная группа германского общества не выступила открыто против этого. По-видимому, мнение, что евреи оказывали чрезмерное влияние на германское общество, было широко распространено. Возможно, для большинства немцев антисемитизм не шел дальше убеждения, что германские евреи не были настоящими германцами, и что желательно сократить их влияние. Но даже такого сдержанного предубеждения было достаточно, чтобы немцы безразлично наблюдали, как их соседей-евреев преследовали в 1930-х гг., депортировали и убивали в 1940-х гг. 46 Ни Нюрнбергские законы 1935 года, которые в сущности низвели евреев до положения изгоев, ни вынужденная ариизация еврейских предприятий не вызвали серьезной реакции в германском обществе 47. Немало немцев лично выражали несогласие с сожжением синагог и разграблением еврейских предприятий во время Хрустальной ночи 9 ноября 1938 года. И тем не менее, в тот день, пишет историк Алон Конфино, «можно было представить себе германский мир, где евреи и иудаизм будут уничтожены огнем и насилием» 48. Около ста евреев были убиты во время Ночи разбитых витрин, но полиция не вмешивалась. Высший партийный суд постановил впоследствии, что те, кто убивал евреев, действуя без приказов или вопреки им, полагали, что они служат фюреру и поэтому не должны быть исключены из нацистской партии 49. В своей речи 30 января 1939 года Гитлер сказал немецкому народу, что в случае если мировое еврейство еще раз преуспеет во втягивании народов в войну, результатом будет не победа евреев, а их «истребление». И хотя ни у Гитлера, ни у кого-либо из его окружения в тот момент не было конкретного плана «истребления», Холокост стал возможным.
