Последняя четверть луны
16; 54; 44
46
Я молча смотрела на Яру. Та тоже замолчала, затем взглянула на портрет Изабеллы, висевший на стене над камином, видно, размышляя над последствиями того ужасного решения, которое когда-то была вынуждена принять моя прабабушка. Впрочем, а что бы я сама сделала, оказавшись на ее месте? Понятия не имею. Несмотря на то что я выросла и живу совсем в другое время и в иной культурной среде, все глубинные проблемы остались прежними, особенно для женщин…
– Густаво когда-нибудь обмолвился Изабелле о том, что он знает? – спросила я у Яры.
– Нет, никогда. Но моя мама всегда повторяла, что хотя он и не высказался ни разу о том, что было, она часто замечала боль в его глазах. Особенно когда он смотрел на свою дочь.
– Это на сеньору Карвальо? Кажется, ее зовут Беатрис?
– Да. Помню, как-то раз сеньор Густаво зашел в гостиную, где мы с ней сидели вдвоем. Нам было тогда лет десять или одиннадцать. Он долго-долго смотрел на свою дочь, словно перед ним был незнакомый ребенок. Я мало что соображала в то время, а сейчас вот думаю, что он тогда пытался отыскать в ее чертах свою кровь. Сеньора Беатрис родилась зеленоглазой. Моя мама однажды заметила, что у сеньора Лорена глаза тоже были зелеными.
– То есть она предполагала, что он настоящий отец девочки?
– Она поведала мне всю эту историю незадолго до смерти и тогда же сказала, что у нее нет и тени сомнений на этот счет. По ее словам, Беатрис была вылитая копия сеньора Бройли. К тому же она унаследовала его художественные таланты. Еще будучи подростком, она нарисовала портрет Изабеллы. – Яра указала на живописное полотно. – Помню, она тогда сказала, что хочет нарисовать этот портрет в память о своей бедной покойной матери.
– Изабелла умерла, когда Беатрис была еще ребенком?
– Да, – кивнула головой Яра. – Нам с Беатрис было по полтора года, когда это случилось. В 1931 году. Как раз происходило торжественное открытие и освящение статуи Христа на горе Корковадо. И в это же самое время в Рио произошла вспышка желтой лихорадки. Нас с сеньорой Беатрис держали взаперти, в доме. А вот сеньора Изабелла настояла на том, чтобы лично присутствовать на церемонии открытия. Что и понятно. С этим памятником у нее было связано столько воспоминаний. Спустя три дня у нее начался жар, и она так и не оправилась от болезни. А ведь ей был всего лишь двадцать один год.
Сердце у меня сжалось при этих словах Яры. Хотя Флориано и показывал мне даты рождения и смерти Изабеллы, указанные в выписке, которую он сделал из метрической книги, но как-то в тот момент я не придала особого значения этим цифрам.
– Надо же. Уйти из жизни такой молодой и после стольких трагедий и потрясений, – обронила я, и голос мой дрогнул.
– Да. Но… Прости, Господи, за то, что говорю такое… – Яра истово перекрестилась. – Было кое-что и хорошее. Сеньора Луиза тоже скончалась от желтой лихорадки тремя днями позже. Их обеих упокоили вместе в семейном склепе. И похороны тоже были общими.
– Господи! Подумать только… Бедняжке Изабелле было предначертано упокоиться рядом с этой женщиной навечно, – растерянно пробормотала я.
– И осиротить свою маленькую дочь. Оставить жить без матери в окружении одних мужчин, – подхватила мою мысль Яра. – Можете себе представить, в каком отчаянии находился тогда сеньор Густаво. Ведь он все еще любил сеньору Изабеллу, несмотря ни на что. Как вы понимаете, после смерти жены сеньор Густаво снова пристрастился к бутылке, все больше и больше замыкаясь в себе. Внучкой занимался исключительно сеньор Маурицио, он вообще был по натуре добрым человеком, а овдовев, всю свою любовь сосредоточил на Беатрис. Именно он, а не ее отец, позаботился о том, чтобы на дом приходил учитель и давал ей уроки.
– А вы жили в это время на вилле?
– Да. Когда моя мать сообщила сеньоре Изабелле, что тоже беременна, и попросила отпустить ее на фазенду к моему отцу, Изабелла не согласилась расстаться с ней. Она приложила все усилия, чтобы перетащить Бруно, моего отца, сюда. Он переехал и стал выполнять всякие разовые работы по дому, помогал Хорхе водить машину, ибо тот уже был стар и готовился уйти на покой. Так что, можно сказать, что мое детство прошло здесь. – Яра задумчиво покачала головой. – Думаю, оно было более счастливым, чем детские годы моей госпожи.
– Удивительно, что Густаво согласился на просьбу Изабеллы и оставил Лоен в доме. Ведь она же – единственный человек, кроме него самого, разумеется, кто знал всю правду, – заметила я.
– Наверное, он чувствовал, что обязан согласиться. – В глазах Яры мелькнуло понимание. – Ведь у них был один секрет на двоих, и в какой-то степени каждый мог оказать давление на другого, несмотря на то, что один – хозяин дома, а вторая – всего лишь служанка.
– Так вы росли вместе с Беатрис?
– Да. Точнее будет сказать, она росла вместе со мной в нашей семье. Большую часть времени она проводила в нашем крохотном домике. Сеньора Изабелла настояла на том, чтобы нам построили этот домик в самом дальнем конце сада. А на самой вилле Беатрис появлялась очень редко. Мои родители и я стали для нее самыми близкими людьми на свете. Такая она была славная девочка, добрая, сердечная, ласковая. А ее отец, – печально продолжила Яра, – вечно пьяный. Он ее даже не замечал. А может, игнорировал, потому что она стала для него постоянным напоминанием о прошлом, снова и снова будила в его душе сомнения насчет покойной жены. Счастье, что он умер, когда сеньоре Беатрис исполнилось семнадцать лет. Она унаследовала дом и все фамильное состояние, акции, облигации и прочее. При жизни сеньор Густаво запрещал ей заниматься художествами, но после его смерти уже ничто не могло остановить ее.
– Я могу понять, почему сеньор Густаво не поощрял ее художественные таланты. Это ведь все равно, что сыпать соль на рану. По правде говоря, Яра, я не могу не испытывать к нему сострадания.
– Да, он был неплохим человеком, сеньорита Майя, – согласилась со мной Яра. – Просто очень уж слабохарактерный. Словом, когда Беатрис исполнилось восемнадцать, она объявила дедушке, что едет поступать в Национальную высшую школу изящных искусств в Париже. Она знала, что ее покойная мать в свое время посещала лекции в этой школе. Беатрис провела в Париже более пяти лет и вернулась в Рио только тогда, когда узнала о смерти Маурицио, ее дедушки. Думаю, она неплохо провела там время, – грустно улыбнулась Яра. – А я была только рада за нее.
Образ женщины, которую я впервые увидела пять дней тому назад здесь, в саду, и который рисовала мне Яра, кардинально отличался от того образа, который уже успел сложиться в моей голове. В моем представлении сеньора Карвальо больше смахивала на свою покойную бабушку Луизу. Но, наверное, свою роль сыграло то, что она уже очень старая. К тому же категорически отказалась признать меня.
