Флориано молчал, не делая никаких попыток высказать мне свое сочувствие или просто сказать в качестве утешения какую-то банальность. Но вот мало-помалу рыдания стали утихать. Волна отчаяния спала с меня вместе с громким всхлипом, будто последний воздух вышел со свистком из проколотого шарика. Тело обмякло, все члены стали вялыми. Я молча лежала на груди Флориано, мысленно прикидывая, что же в итоге побудило меня поделиться с ним своей самой страшной тайной.
Флориано продолжал хранить молчание. Наконец я не выдержала и заговорила первой. Спросила с отчаянием в голосе:
– Вы шокированы?
– Нет, конечно же, нет. С какой такой стати?
– Но почему нет?
– Потому что, – он тяжело вздохнул, – на тот момент вы сделали то, что считали правильным. Так уж сложились ваши обстоятельства. В самом этом поступке нет преступления.
– По-вашему, и убийцы тоже думают, что поступают правильно, да? – угрюмо возразила я.
– Майя, вы были еще совсем юной и сильно испугались. Очень сильно. Полагаю, отец вашего ребенка не был рядом с вами, не поддержал вас, не помог поступить в этой ситуации так, как поступают нормальные порядочные женщины.
– Боже мой, конечно, нет! – Я невольно содрогнулась, припомнив свой последний разговор с Зедом уже в самом конце учебного года. – Для него все это было обыкновенной мимолетной интрижкой. Он уже расправлял свои крылышки, готовился выпорхнуть из университета и устремиться в будущее. Сказал, что не сильно верит в крепость чувств на расстоянии. Дескать, все, что было между нами, это мило и приятно, но самое время поставить в наших отношениях точку. Так будет лучше для всех. При этом мы с ним остались в приятельских отношениях, – издала я нервный смешок.
– То есть вы ни словом не обмолвились ему о том, что беременны?
– Во-первых, на тот момент я не была уверена в том, что беременна. Все выяснилось уже после того, как я приехала домой. Марина только взглянула на меня и тут же потащила к доктору. Срок оказался большой. Иного выхода, кроме как рожать, не было. Ах, я тогда была такой наивной дурочкой! – воскликнула я, негодуя о собственной глупости. – Я готова была делать все, о чем он попросит меня.
– То есть, как я понимаю, не отравляли ему удовольствие излишней заботой о контрацептивах?
– Да. – Я покраснела и спрятала лицо в его рубашку. – Но я должна была… могла позаботиться о себе и самостоятельно. Более тщательно предохраняться самой… В конце концов, я была уже не маленькой. Но, наверное, просто наивно полагала, что со мной такое не случится.
– Многие юные и неопытные девушки так считают, Майя. Не вы одна. Особенно на фоне первой любви. А со своим отцом вы беседовали на эту тему? – поинтересовался Флориано. – По вашим рассказам я сделал вывод, что вы были очень близки с ним.
– Были, но не до такой степени. Мне трудно объяснить вам все это. Я была его первым приемным ребенком, первой дочерью. Он возлагал на меня такие огромные надежды. Меня отправили учиться в Сорбонну, ибо я должна была получить самое первоклассное образование. Если честно, я бы скорее умерла, чем призналась отцу во всем.
– А что Марина? Она не пыталась убедить вас в том, что надо поговорить с отцом?
– Пыталась. Но я упорно стояла на своем. Не могу, и все тут. Я точно знала, мое признание разобьет ему сердце.
– И тогда вы решили разбить свое, – грустно заметил Флориано.
– На тот момент иного выхода у меня не было.
– Понимаю.
Какое-то время мы сидели молча. Я смотрела, как ровно горит язычок свечи в темноте и заново переживала ту боль, которой обернулось для меня принятое когда-то решение.
– А вы разве забыли о том, что ваш отец удочерил целых шесть девочек и воспитал их как своих родных дочерей? – внезапно заговорил Флориано. – Быть может, он, как никто другой, понял бы всю сложность той ситуации, в которой вы оказались.
– В то время такая мысль не пришла мне в голову. – Я опустила плечи в новом приступе отчаяния. – Но потом, уже после его смерти, я много размышляла на эту тему. Даже если бы я тогда и задумалась об этом… Мне все равно очень трудно объяснить вам, кем для меня был Па Солт. Воистину, я его обожествляла. Он был для меня идолом. Мне всегда хотелось, чтобы отец одобрительно относился ко всему, что я делаю. Его похвала и одобрение были для меня важнее всего…
– Даже важнее помощи, – уточнил Флориано.
– Но тут нет его вины. Виновата я сама, – призналась я, приготовившись произнести самые жестокие слова. – При всем своем обожании и любви к отцу я не вполне доверяла ему и не до конца верила в то, что он любит меня. Зато сейчас я отлично понимаю, что, если бы я рассказала ему тогда всю правду, он бы мне помог… Обязательно помог бы…
У меня снова сорвался голос, и из глаз опять полились слезы.
– Вот я смотрю на вашу семью, на вас с Валентиной… Ведь во многом наши жизненные обстоятельства сходны. Я смотрю и думаю, что такой же осмысленной могла бы быть и моя собственная жизнь, прояви я хоть немного твердости духа. Но кишка у меня оказалась тонка, вот и все. А сейчас сокрушаюсь, в какой кошмар превратилось мое существование.
– Каждый из нас, Майя, совершает поступки, о которых потом жалеет, – грустно отозвался Флориано. – Я вот, к примеру, жалею, что не проявил должной настойчивости, общаясь с докторами, когда они велели мне забирать жену из больницы. Не настоял на том, чтобы продолжить ее лечение в больничных условиях, хотя и понимал умом, что жена очень серьезно больна. А прояви я тогда характер, и у моей дочери была бы сегодня мать, а у меня самого – жена. Но куда могут привести нас все эти угрызения совести? – Он вздохнул. – Да никуда.
– И все же отказаться от собственного ребенка, особенно зная, что основным мотивом этого поступка был исключительно мой эгоизм, а не какая-то там бедность или военное лихолетье, по-моему, это самое тяжкое преступление из всех.
– Нам всем кажется, что ошибки, которые мы совершаем, самые страшные и ужасные. Потому что это мы их совершили. И все мы, Майя, живем с чувством собственной вины за те или иные наши поступки. Иногда даже сознательно заостряем это чувство. Особенно если загоняем собственные переживания внутрь себя и делаем это в течение многих лет, как в вашем случае, предпочитаем молчать, таить все в себе, никому не рассказывать о том, что было. Вот я сижу рядом с вами, и, поверьте мне, у меня нет желания осудить вас, я не испытываю порицания или какого-то злорадства. Мне просто жаль вас, очень жаль, только и всего. Уверен, любой, с кем бы вы ни поделились своей историей, сказал бы вам то же самое. А вы все продолжаете и продолжаете заниматься самоедством и винить во всем себя. Неужели не понятно?
– Наверное, вы правы. Но что же мне делать?
– Простить себя наконец. Как видите, все очень просто. Простить себя и двигаться дальше. Иначе жизни у вас не будет. Я знаю… мне самому пришлось побывать в подобной ситуации.
