– О, мне очень нравится. Знаешь, на днях я поговорила с родителями, сказала им, что в будущем хотела бы стать медсестрой. Само собой, мама особого восторга не выказала, а вот папа поддержал меня полностью и даже упрекнул маму, что у нее очень старомодный взгляд на жизнь. – Мария Элиза улыбнулась и тут же бросилась защищать мать. Добрая душа, всегда готовая простить всем и все. – Но мама ведь не виновата. Просто она росла и воспитывалась совсем в другое время. А я так сгораю от нетерпения, чтобы поскорее вернуться в Рио и приступить к осуществлению своей мечты уже на практике. Но, к большому сожалению, папа говорит, что ему придется задержаться в Париже еще как минимум на год, пока все работы здесь не будут окончательно завершены. Как я тебе завидую, Изабелла! Через две недели ты уже отправишься домой. Счастливица! Спокойной тебе ночи и сладких снов.
– И тебе тоже, – откликнулась в ответ Изабелла.
Она лежала на постели, размышляя о последних словах Марии Элизы. «О, как бы я хотела поменяться с ней местами», – подумала она, уже засыпая. Пожалуй, она, не задумываясь, продала бы душу дьяволу только за то, чтобы оказаться на месте подруги и провести еще один год в Париже.
* * *
Двумя днями позже Изабелла сидела в мастерской на привычном месте, любуясь закатом солнца.
Краем глаза она принялась разглядывать высоченную скульптуру Христа, которая, кажется, заняла все свободное пространство студии. Маргарида уже уехала к себе после рабочего дня в мастерской, а с появлением Изабеллы Ландовски тоже удалился к себе домой, чтобы отужинать в кругу семьи. В мастерской вдруг стало непривычно тихо: ни голосов, ни стука молотка или других инструментов.
– О чем задумались? – неожиданно спросил Лорен, выводя Изабеллу из состояния задумчивости, в которую она погрузилась, наслаждаясь внезапным наступлением тишины.
Изабелла видела, что его руки трудятся уже над верхней частью скульптуры, пытаясь воспроизвести нежную округлость ее груди, проступающей сквозь муслиновую блузку с высоким воротом, которая была на ней сейчас.
– О том, что вечерами мастерская совсем не такая, как днем.
– Согласен. Вообще я должен сказать, что есть особое умиротворение в те минуты, когда садится солнце. Я часто работаю здесь вечерами в полном одиночестве и тоже наслаждаюсь тишиной и покоем. Ландовски обычно возвращается к себе домой, говорит, что надо уделить хоть немного внимания жене и детям. А потом он как-то признался, что не может работать с наступлением сумерек. Ему нужен свет.
– А вам?
– А я могу. Скажу вам больше, Изабелла. Даже если бы вы мне сейчас не позировали, не сидели бы передо мной вот на этом стуле, я бы все равно был в состоянии работать над скульптурой. Ведь за то время, пока длятся наши сеансы, я уже успел досконально изучить вашу внешность. Все формы, все изгибы вашего тела, можно сказать, навечно запечатлелись в моей памяти.
– То есть получается, что я вам и не особо нужна здесь, да?
– Пожалуй, вы правы. – Лорен хитровато улыбнулся. – Но, согласитесь, лучшего предлога и не придумаешь для того, чтобы вы по-прежнему продолжали составлять мне компанию. Разве не так?
Впервые Лорен открыто упомянул о том, что желает видеть ее рядом с собой не только и не столько по творческим мотивам.
Изабелла опустила глаза и тихо проронила в ответ:
– Так.
Лорен тоже не сказал более ни слова. Весь следующий час он работал молча. Но вот он потянулся на своей скамье, потом выпрямился и предложил сделать небольшой перерыв.
Сам он тотчас же направился на кухню, а Изабелла, поднявшись со стула, стала прохаживаться по мастерской, чтобы хоть немного размять онемевшую спину. Мельком она глянула на еще незавершенную скульптуру и невольно восхитилась простотой линий.
– Ну что? Узнаете себя? – поинтересовался у нее Лорен, снова возникнув в мастерской с кувшином вина и миской маслин. Изабелла проследовала за ним к столу, за которым они обычно трапезничали.
– Не совсем, – честно призналась она, пока Лорен разливал вино по стаканам. – Наверное, когда вы закончите работать над моим лицом, то сходства будет больше. Слишком уж я юная, словно маленькая девочка. Но, видно, это потому, что вы выбрали для меня такую позу.
– Замечательно, вы все поняли! – восхищенно воскликнул Лорен. – Я действительно держал в уме образ такого нежного розового бутона, запечатленного в тот самый момент, когда он только-только начинает распускаться, превращаясь в прекрасный цветок. Это действительно момент, когда девочка-подросток превращается в женщину. И вот на пороге этой взрослой жизни юное создание размышляет о том, какие радости уготованы ей в будущем в этом новом для нее качестве – в качестве женщины.
– Но я уже не ребенок и даже не девочка-подросток, – воинственно возразила Изабелла. Ей не понравился покровительственный тон Лорена.
– Но вы еще и не женщина. – Лорен пристально обозрел ее и поднес к губам стакан с вином.
Изабелла растерялась, не зная, что ответить. Она молча отхлебнула из своего стакана, чувствуя, как учащенно забилось сердце.
– Итак, за работу! – отрывисто бросил Лорен. – Надо еще кое-что успеть, пока не стемнеет окончательно.
* * *
Через два часа сеанс был завершен. Изабелла поднялась со своего места, собираясь уходить. Лорен проводил ее до дверей.
– Счастливого пути, Изабелла. И простите меня за ту невольную дерзость, которую я себе позволил. Вы ведь потом почти весь сеанс промолчали.
– Я…
– Не надо, прошу вас! – Лорен с нежностью приложил палец к ее губам. – Я все прекрасно понимаю. Мне понятны все ваши обстоятельства, но я не могу перестать желать, чтобы эти обстоятельства стали иными. Доброй ночи, моя прекрасная Изабелла.
Всю дорогу домой Изабелла мысленно прокручивала в голове последние слова Лорена. Ведь только что он по-своему дал ей понять, что если бы она была свободна, то он бы непременно захотел быть рядом с ней. Но, понимая всю сложность ее положения и при этом будучи истинным джентльменом, он, конечно же, никогда не позволит себе выйти за рамки приличия.
– Хотя он этого и желает всей душой, – пробормотала она под нос от переизбытка охвативших ее чувств.
* * *
Все последующие вечерние бдения в мастерской обошлись без дальнейших поползновений со стороны Лорена. Никаких косвенных намеков, никакой двусмысленности в речах. Если он и говорил что-то, то лишь по делу, либо рассказывал всяческие истории о Монпарнасе и его обитателях. Однако чем более нейтральным становился тон его разговоров, тем сильнее возрастала нервозность Изабеллы и ее общее физическое напряжение. А в результате она первой стала заводить разговоры о том, что не относится непосредственно к работе. Например, тут же отметила, что Лорен появился в новой рубашке, и сказала, что она ему очень идет. Или вдруг ни с того ни с сего начинала восхищаться его талантом скульптора.
