Матрас прогнулся. Я чуть приоткрыл глаза, и щекочущее ощущение переросло во что-то более сильное – покалывание по всему телу, пульсацию между ног.
В приоткрытое окно задул прохладный ветерок, и я, до конца открыв глаза, увидел, что во сне прижался к Амиру. Моя рука лежала на его груди, теплой и влажной. Сердце обрело целостность. И в тот момент мне пришло понимание, кто я.
Матрас снова прогнулся, и Амир открыл глаза.
– Что?.. – начал спрашивать он с той же виноватой интонацией, с какой спрашивал ранее, когда думал, что его отругают за огромное количество выпитого лимонада. А затем посмотрел на мою руку. – Что ты делаешь?
– Комар, – отдернув ладонь, соврал я.
Амир перевернулся на бок и заснул, а я лежал неподвижно на матрасе, боясь, что если пододвинусь слишком близко, он сразу же поймет, что со мной что-то не так. Следующей ночью я перебрался на диван, обвинив Амира в том, что он пинался, и после этого отвергал все его просьбы понаблюдать за самолетами. Он обиделся, но обида лучше отвращения.
В пятницу кузены уехали, и Абу спросил, не хочу ли я снова сходить на аср. Мне нравилось ходить с ним в мечеть, проводить с ним время. Но меня учили, что Аллах может заглянуть в наши сердца. Он увидит меня. А я не мог этого допустить. И сказал Абу, что больше не хочу туда ходить.
Он вздохнул и нахмурился, но не стал спорить. Саиф подготовил для меня почву. Абу решил, что я просто взбунтовался. Вел себя по-американски. И я позволил ему так думать.
Тогда я впервые соврал ему.
Порядок утраты
Часть 3
Натаниэль
Впервые папа прочитал мне «Властелина колец» в семь лет.
– Только маме не говори, – прошептал он.
– Почему он еще не спит? – пожаловалась мама, когда полчаса спустя мы все так же читали, я был взбудоражен как никогда, в голове крутились образы орков и эльфов. – Ты должен был уложить его спать.
Тогда папа спрятал книгу под одеяло и подмигнул мне.
– Ты и я, – прошептал он, когда она ушла. – Как Фродо и Сэм.
– Братство, – хихикая, ответил я.
– Братство двоих. – Он взял ручку и что-то написал на полях книги, которую затем спрятал под моей кроватью.
Братство двоих – и мама. Мы вдвоем бродили по лесу, ища то съедобные грибы, то энтов. Мы вдвоем не спали всю ночь, чтобы увидеть лунное затмение (которое, благодаря вездесущим облакам, так и не увидели).
Мы вдвоем лазали по деревьям, строили крепости и спонтанно отправлялись в поездку, невзирая на уроки и отсутствие дополнительной одежды. «Зачем она нам, приятель? – говорил папа. – Мы есть друг у друга. Большего и не нужно».
Когда мама объявила, что уходит, я даже не расстроился. Ведь мы были друг у друга. «Мне ужасно жаль, Натаниэль, – сказала она мне. – Но я больше не могу жить с двумя детьми». Она хотела забрать меня с собой в солнечную Калифорнию. «Разве не здорово?» Нет, не здорово. Я не хотел жить с ней в Калифорнии. Я хотел остаться здесь, в моем доме, с моими друзьями и папой. В конце концов, мы были братством.
«Я не оставлю тебя с этим инфантильным мужчиной», – заявила мама, а когда я пересказал это папе, он попросил приехать к нам бабушку Мэри.
«Если она такая взрослая, тогда почему сбегает от восьмилетнего мальчика?» – спросила Мэри в первый же день, поставив чемодан в цветочек на пол коридора и достав из сумочки резиновые перчатки, словно предчувствовала кучу грязной посуды в раковине – и не ошиблась. «Ничего страшного, – сказала она мне, соскабливая с тарелки трехдневную яичницу. – Я вырастила твоего папу, выращу и тебя. – Она бросила взгляд на отца, который сидел на диване в пижаме и читал комиксы. – Выращу вас обоих, по-видимому».
Папа подмигнул мне, и я без слов его понял. Нас было только двое. Братство двоих.
Бабушка Мэри заняла бывшую родительскую спальню, а папа переехал на свободную кровать в моей комнате. И вот так он полностью отказался от роли, которую изначально не выполнял в полной мере. Мы больше не отец и сын, а самое настоящее братство. Не спали допоздна и болтали обо всем: существовала ли разумная жизнь? Папа был в этом уверен. Могло ли быть такое, что мы на самом деле не живем, а являемся частью видеоигры, в которую кто-то играет? Папа считал это возможным. Мы обсуждали места, куда однажды отправимся. Папа хотел увидеть храм Ангкор-Ват. Я хотел побывать в Нью-Йорке, потому что начал смотреть «Субботним вечером в прямом эфире» и мне было интересно посмотреть, как его снимают.
– Договорились, – пообещал папа, добавив эти места к нашему списку. – Мы везде побываем. Вместе увидим мир.
– Братство двоих, – ответил я.
Так продолжалось несколько лет. Я жил своей жизнью, учился, осенью играл в футбол, а весной – в бейсбол. Мне хорошо давались позиции питчера и первого бейсмена, и тренер сказал, я могу попасть в команду на выездные игры. Бабушка Мэри ходила за продуктами, убиралась и заботилась о нас.
Папа по-прежнему работал айтишником, но не на постоянке, он называл себя фрилансером. Мама называла это как-то иначе, но через несколько лет вышла замуж и родила еще одного ребенка. Поэтому перестала жаловаться на папину работу, перестала спрашивать, хочу ли я жить с ней в Калифорнии.
Бабушка была приверженцем привычек. Каждый день носила один и тот же фартук. Каждое воскресенье ходила на одну и ту же мессу. От нее пахло «Нивеей» и «Палмоливом», и она всегда кашляла. Поэтому никто не заметил, что ее кашель ухудшился, стал отрывистым и влажным. И никто не заметил салфеток с кровью, в которые бабушка Мэри кашляла, потому что она смывала их в унитаз.
Когда обычная простуда переросла в пневмонию, рентген грудной клетки выявил рак легких. Четвертая стадия, как сказали доктора.
Дядя моего товарища по команде, Тайлера, недавно умер от рака толстой кишки. Именно Тайлер объяснил мне, что означает четвертая стадия. Папа отказывался в это верить. Настаивал, что Мэри будет в порядке.
– Не с четвертой стадией, – заверил Тайлер.
– Папа со всем разберется, – ответил я ему, потому что так думал. Он часами сидел в интернете, заказывал то лечащие кристаллы, то порошок из акульих плавников. В какой-то момент он решил купить в кредит билеты в Израиль, где предлагалось какое-то новое лечение стволовыми клетками, но заявку отклонили.
«Она справится», – настаивал он.
А тем временем Мэри становилось все хуже. Она прошла два курса химиотерапии, а потом прекратила. «Как мне заботиться о вас, если я каждые пять минут бегаю в туалет?» – спросила она.
Однажды я вернулся домой с бейсбольной тренировки, а бабушка лежала на полу. Папа сидел рядом, скрестив ноги и держа ее за руку, по его лицу текли слезы.
– Она умерла? – спросил я.
– Я не знаю, я не знаю, – ответил он.
Я подбежал к ней, прижал палец к шее, как показывали по телевизору, и почувствовал пульс. Мне было всего одиннадцать, но я остался спокойным, словно уже знал, что делать, словно готовился к этому моменту.
