У меня волосы встают дыбом.
— Что-то случилось с Эндрю?
— Насколько я знаю, с ним все в порядке. Но тебе только что пришло письмо от Эммы Вассерштайн. Она подала прошение, чтобы тебя сняли с должности адвоката Эндрю.
— На каком основании?
— Давление на свидетеля, — отвечает Крис. — Она считает, что ты манипулируешь Делией.
Я швыряю телефон на сиденье и осыпаю его отборной бранью, когда раздается звонок: я совсем забыл, что Делия осталась на первой линии.
— Ты больше ничего не говорила прокурору? — спрашиваю я.
— Нет. Она пыталась, знаешь, прикинуться эдакой подружкой, но я на это не купилась. Сказала, что хочет встретиться со мной, но я отказалась. Она пыталась выкачать из меня информацию об отце.
Я пытаюсь проглотить ком в горле.
— И что ты ей сказала?
— Что это ее не касается. И что если она пытается выудить информацию, то пусть обращается к тебе, как обращаюсь я.
Вот черт!
— А кто тебе звонил по второй линии?
— Мобильный оператор предлагал новые услуги, — вру я.
— Долго же ты с ними трепался.
— Ну, у них много новых услуг.
— Эрик, — спрашивает Делия, — а обо мне отец вспоминал?
Я прекрасно слышу ее вопрос, прием отличный. Но я отдаляю трубку от уха и имитирую губами звук помех.
— Ди, ты меня слышишь? Я проезжаю под какими-то проводами…
— Эрик?
— Я тебя не слышу! — выкрикиваю я и нажимаю «отбой», хотя она продолжает говорить.
В прошении, поданном от имени Эммы Вассерштайн, Делию именуют жертвой. Каждый раз, натыкаясь на это слово, я думаю, как ей самой было бы противно так называться. Мы с Крисом и Эммой сидим в кабинете судьи Ноубла и ждем, пока он соизволит высказаться. Пока что эта громадная туша намазывает арахисовое масло на бутерброд с сыром.
— Вы считаете меня толстым? — спрашивает судья, не адресуя вопрос никому конкретно.
— Вы выглядите очень крепким человеком, — отвечает Эмма.
— И здоровым, — добавляет Крис.
Судья Ноубл замирает, держа нож на весу.
— И щедрым, — брякаю я.
— Размечтались, мистер Тэлкотт. Я вообще этого не понимаю: хороший холестерин, плохой холестерин. И уж точно, черт побери, не понимаю, почему я должен класть на хлеб всего четверть чайной ложки арахисового масла, когда мне хочется съесть нормальный бутерброд! — Он откусывает и кривится. — Знаете, почему мне все-таки удастся похудеть на диете Зоуна? Потому что ни один нормальный человек не станет жрать такое дерьмо! — Он тяжело, с присвистом вздыхает и поудобнее устраивается в кресле. — Я обычно не провожу совещаний в обеденный перерыв, но надо рассмотреть такой вариант, потому что тема вашего прошения, если честно, настолько неприятна, что у меня испортился аппетит. Если я буду получать по десятку таких прошений в день, живот у меня скоро станет как у Брэда Питта.
— Ваша честь… — вмешивается Крис.
— Присядьте, мистер Хэмилтон. Вас это не касается, а у мистера Тэлкотта, к сожалению, есть своя голова на плечах. — Судья смотрит на меня. — Господин адвокат, как вы уже, должно быть, знаете, давление на свидетеля является одним из самых серьезных нарушений в моральном кодексе юриста. Если ваша вина будет доказана, ваше pro hac vice отменят, а вас самого выкинут пинком под зад из Аризоны и, скорее всего, из всех адвокатских коллегий страны.
— Разумеется, судья Ноубл, — соглашаюсь я. — Но предположение мисс Вассерштайн не соответствует действительности.
Судья хмурит брови.
— Вы хотите сказать, что не помолвлены с дочерью вашего клиента?
— Помолвлен, Ваша честь.
— Возможно, у вас в Нью-Гэмпшире уже заключено столько кровосмесительных браков, что все приходятся друг другу троюродными братьями и найти юриста, который не был бы родственником клиенту, невозможно, но у нас в Аризоне иная ситуация.
— Ваша честь, я действительно состою в близких отношениях с Делией Хопкинс. Но, невзирая на инсинуации мисс Вассерштайн, это никоим образом не отразится на моем участии в этом деле. Да, Делия спрашивала о своем отце, но спрашивала, хорошо ли он выглядит и достойно ли с ним обращаются. Эти вопросы важны на личном уровне, а не на профессиональном.
— Мы могли бы попросить Делию подтвердить ваши слова, — язвительно замечает Эмма, — но с ней уже, скорее всего, отрепетировали нужные ответы.
Я поворачиваюсь к судье.
— Ваша честь, даю вам слово — а если этого недостаточно, то повторю под присягой, — что не нарушаю никаких этических норм. Если уж на то пошло, я несу утроенную ответственность перед своим клиентом, поскольку в мои приоритеты также входит благополучие его дочери.
Эмма скрещивает руки над огромным животом.
— Вы слишком тесно связаны с этим делом, чтобы сохранять беспристрастность.
— Вздор! — возражаю я. — Это как сказать, что вы не можете вести дело о похищении ребенка, потому что сами готовы родить с минуты на минуту и материнские чувства могут повлиять на объективность ваших решений. Но если я скажу это, то ступлю на тонкий лед, вам не кажется? Вы тут же обвините меня в предвзятости, сексизме и общей архаичности взглядов, не так ли?
— Так, мистер Тэлкотт. Замолчите, пока я лично не засунул кляп вам в рот, — сердится судья. — Я выношу решение, тут и думать нечего. Ваша первостепенная обязанность — защищать клиента, а не невесту Тем не менее штат должен предъявить мне конкретные доказательства давления, оказанного вами на свидетеля, а мисс Вассерштайн этого пока не сделала. Так что вы можете оставаться адвокатом Эндрю Хопкинса, мистер Тэлкотт, но будьте бдительны: я глаз с вас не спущу. Каждый раз, когда вы будете открывать рот, я буду поглаживать свой экземпляр морального кодекса. И если вы хоть раз оступитесь, то и глазом не успеете моргнуть, как я сообщу о вас в Комитет по этическим вопросам. — Судья берет банку арахисового масла. — К черту! — говорит он и запускает два пальца в коричневую массу. — Совещание закончено.
Эмма Вассерштайн встает и роняет свои бумаги. Я наклоняюсь помочь ей.
— Я сломаю тебе шею, педик, — бормочет она.
Я выпрямляюсь, потрясенный.
— Прошу прощения?
Судья следит за нами поверх очков.
— Я сказала: «С возвращением, Эрик», — отвечает Эмма и, улыбнувшись, вперевалку идет к выходу.
Вернувшись домой, я застаю Софи во дворе за покраской кактуса в розовый цвет. У нее еще достаточно маленькие руки, чтобы проводить кисточкой между колючками. Уверен, в этом штате покраска кактуса считается преступлением, но, честно говоря, сейчас я не настроен защищать интересы еще одной родственницы в суде. Припарковав машину у продолговатой жестянки, которая служит нам домом, я ныряю в озеро нестерпимого зноя. Рутэнн с Делией, овеваемые пылью, сидят на нейлоновых складных стульях между трейлерами, а Грета лужицей растеклась у банки с краской.
