Напомним, что 22 октября 1966 года Джордж Блейк осуществил побег из тюрьмы Уормвуд Скрабе. Питер, узнавший об этом из лондонских газет, был рад за него и очень сокрушался, что не может выразить ему свою поддержку, о чем и записал в своем дневнике. Это сразу же стало известно тюремным властям. Питер понял, что совершил ошибку: нельзя было терять бдительность и делать такие записи.
А через некоторое время пришло распоряжение о переводе Питера в манчестерскую тюрьму Стренджуэйс, что на самом севере Великобритании, а Хелен — в графство Чешир, в женскую тюрьму Стиал, одну из строжайших тюрем Англии. Эти тюрьмы пользовались у профессиональных преступников самой плохой репутацией: в камерах круглосуточно горел свет, в них всегда было холодно, заключенных отвратительно кормили, а тюремщики были вызывающе грубы. К тому же в этих тюрьмах содержались уголовники, совершившие самые тяжкие преступления. Одновременно супругам сократили количество свиданий: теперь они могли видеться один раз в три месяца.
«Труднее приходилось в тюрьме Хелен. Ее содержали в крыле самого строгого режима, в одной из тюрем Англии, где отбывали наказание совершенно опустившиеся, самые опасные уголовные преступницы, убийцы, проститутки, лесбиянки, наркоманки. Это были потерявшие человеческий облик женщины, которые кроме своих низменных интересов и побуждений не признавали ничего на свете. Многие из них были психически ненормальными. Между заключенными происходили постоянные драки, они дополнялись грубостью и издевательством надсмотрщиц. Заключенные работали в мастерских, где труд был тяжелым и изнурительным.
Поместив Хелен в такие условия, английские власти ставили цель сломить ее морально и физически. Они рассчитывали, что она как женщина окажется более слабой, не выдержит издевательств и в конце концов даст нужные властям показания»
[13].
Однако Крогеры, несмотря на тяжелейшие испытания, вели себя стойко и мужественно.
Лонсдейла сначала поместили в центральную лондонскую тюрьму Уормвуд Скрабе. В дальнейшем он некоторое время находился в тюремном каземате Манчестера, откуда позже был перевезен в Бирмингем, где содержался до момента освобождения.
Во всех тюрьмах Лонсдейл содержался в условиях особо строгого режима. МВД Великобритании с самого начала отбывания наказания ввело его в разряд лиц «исключительного риска», способных бежать из заключения. А после побега из английской тюрьмы Джорджа Блейка режим содержания Лонсдейла был ужесточен.
Позже разведчик рассказывал:
«Я был в тюрьме на особом положении, потому что, как считали судьи, не признался в том, кем являюсь в действительности. Поэтому они боялись, что я убегу. Обычная тюремная форма — куртка и брюки, очень сходные по покрою с английской военной формой. Мне выдали такую же форму, но с тремя большими «заплатами» — на левой стороне груди, на правом колене и под левым коленом. Содержали в одиночной специальной камере, оборудованной решеткой из специальной стали, которую якобы не берет ножовка. На ночь у меня отбирали всю одежду, и всю ночь в моей камере горел свет. Куда бы я ни шел, со мной следовал специально выделенный тюремщик с моей книжкой-формуляром, в которой он расписывался при передаче меня другому тюремщику».
Питание в тюрьме не отличалось разнообразием, зато надзиратели и администрация относились к разведчику хорошо, а спустя некоторое время даже с уважением. То же самое можно сказать и о заключенных, среди которых Лонсдейл имел непререкаемый авторитет из-за умения дать дельный совет или написать прошение.
Тем не менее во всех тюрьмах, в которых Лонсдейл побывал, с ним пыталась активно работать британская контрразведка. Уже будучи в Москве, разведчик подчеркивал:
«В период заключения британская контрразведка не только присутствовала в каждой тюрьме, в которой я побывал, но и давила на меня, пытаясь заставить сдаться.
Моя борьба с контрразведкой продолжалась и за тюремной решеткой, в условиях, значительно менее благоприятных для меня.
Уже во время суда контрразведчики в принципе поняли, что поторопились с моим арестом и упустили возможность раскрутить объем моей секретной работы если не полностью, то, во всяком случае, шире, чем это им удалось.
Осознав ошибку, они усердно пытались исправить ее. Им не давала покоя мысль о том, что человек, буквально начиненный секретными сведениями, находится в их руках, но ничего не говорит. Как хотелось им подобрать ко мне ключи или отмычки!
Британская контрразведка не давала мне расслабляться ни на минуту. Сначала это меня не слишком раздражало. Ведь тюремная жизнь скучна и однообразна, а неуклюжие телодвижения противника немного веселили и, конечно же, вносили элемент разнообразия в монотонность тюремных будней. Но со временем эти шпионские игры начали раздражать…»
Лонсдейл-Молодый всегда был оптимистом, любые невзгоды, любые неприятности, какими бы серьезными они ни были, встречал с легкой улыбкой и уверенностью, что все преодолеет. В тюрьме он занялся переводами английских книг на русский язык и перевел их около десятка — почти две тысячи страниц текста.
Об оптимизме Молодого, его убежденности в том, что на родине о нем помнят и делают все возможное, чтобы вызволить из неволи, свидетельствовал, в частности, и другой выдающийся разведчик — Джордж Блейк. Как уже говорилось, он тоже был арестован в результате предательства и приговорен к самому продолжительному сроку тюремного заключения в истории британского правосудия — 42 годам. Разведчики некоторое время отбывали наказание в одной тюрьме.
«Лонсдейла посадили на три месяца раньше меня, — вспоминал он впоследствии. — Мы, конечно, не были лично знакомы, но я внимательно следил за судебным процессом над ним по публикациям в газетах. Потом и я получил свои 42 года заключения и оказался в той же тюрьме. Содержали нас в разных одиночных камерах, часто их меняли, чтобы мы не смогли установить постоянный контакт и сбежать. Но мы почти ежедневно встречались во время прогулок в тюремном дворе. Нас одели в серые робы с большими квадратами бурого цвета, пришитыми на спине и груди.
Все заключенные в тюремном дворе ходили по кругу, а мы — человек пять-шесть особо опасных арестантов — находились в центре. Вот здесь я и познакомился с Лонсдей-лом-Молодым. Конечно, наше настроение в ту пору нельзя было назвать радостным. Но мы старались подбадривать друг друга. Рассказывали русские и английские анекдоты, обсуждали ход судебных слушаний, говорили о политике.
Однажды он поразил меня тем (я запомнил это на всю жизнь), что совершенно уверенно заявил, будто полувековой юбилей Великой Октябрьской социалистической революции мы будем вместе отмечать… в Москве на Красной площади. Представьте себе картину: два зэка, осужденных за шпионаж и еще не отсидевших даже десятой части срока, разгуливают по тюремному двору и совершенно серьезно обсуждают вопрос: чем лучше согреваться во время военного парада и демонстрации трудящихся на Красной площади — русской водкой или шотландским виски?»
