Уже в самом начале письма Вельтгюйзен говорит, что он не знает, к какой национальности принадлежит автор, и его образа жизни, но сам текст показывает, «он не глуп и что он основательно изучил религиозные споры, происходящие в Европе среди христиан».
Основную проблему Спинозы утрехтский врач усматривал в том, решив «отбросить всякие предрассудки и суеверия», он в итоге впал в другую крайность и «отбросил всякую религию», в результате чего «едва ли кто-нибудь из деистов написал в защиту этого сквернейшего дела столь злонамеренно, столь изворотливо и искусно, как автор этого сочинения». Таким образом, намного раньше ван Мансвельта Вельтгюйзен выставляет Спинозе высший балл за убедительность его аргументов и гениальность полемиста.
«Бога он признает и говорит о нем как о Творце и Создателе Вселенной, — соглашается Вельтгюйзен. — Но форму, вид и порядок мира он считает чем-то вполне необходимым, в такой же мере необходимым, в какой необходимы природа Бога и вечные истины, которые, по его мнению, установлены помимо воли Божьей. Поэтому он прямо провозглашает, что все происходит в силу непреодолимой необходимости и неизбежного рока. И он полагает, что при правильном понимании вещей не остается места для предписаний и заповедей, что только человеческое невежество способствовало введению самых этих терминов (nomina), точно так же, как только неразумие толпы создало привычку употреблять выражения, приписывающие Богу различные аффекты. Сообщая людям в форме заповедей вечные истины и прочие вещи, которые с необходимостью должны произойти, Бог только приспособляется к человеческому пониманию. Автор учит, что то, что требуется законами и что считается находящимся во власти человеческой воли, совершается с такою же необходимостью, какова необходимость природы треугольника. А потому то, что составляет содержание различных предписаний, не зависит от воли людей, и исполнение или неисполнение этого не может дать людям ни добра, ни зла, — в такой же мере, в какой невозможно молитвами повлиять на волю бога и изменить его вечные и абсолютные предначертания»
[211].
Окончательный вывод Вельтпойзена однозначен: «Из книги автора легко усмотреть по крайней мере то обстоятельство, что его методом и его аргументацией подрывается авторитет всего Священного Писания… Итак, я полагаю, что я не очень отклонюсь от истины и не проявлю никакой несправедливости по отношению к автору, если заявлю, что прикрытыми и прикрашенными аргументами он проповедует чистый атеизм»
[212].
Читая это письмо, невольно понимаешь, насколько многие идеи Спинозы о вторичности молитв и религиозных ритуалов перед высоконравственным образом жизни «ради прелести самой добродетели», свободы вероисповедания, свободы слова и т. д. были неприемлемы даже для мыслящих кругов его современников.
Возможно, Спиноза почувствовал, что это письмо представляет собой квинтэссенцию мнения интеллигентного голландского обывателя, и довольно подробно ответил на него.
Как уже говорилось выше, обвинение в атеизме для него было неприемлемо, причем отнюдь не только потому, что «атеист» в то время было нарицательным названием любого распутника и стяжателя, открыто бросающего вызов нормам общества, а именно в связи с тем, что Бог и в самом деле был центральной фигурой его философии.
Кроме того, Спиноза был явно взбешен высказанным в его адрес подозрением в злонамеренности и неискренности. Поэтому, отстаивая свою позицию (и, одновременно, позицию мудрецов Талмуда) о том, что человек должен следовать провозглашенным в Библии от имени Бога нормам морали исключительно из любви к Богу, а не из страха перед наказанием, Спиноза прибегает к сарказму и срывает маску с самого Вельтгюйзена и его позиции.
«Спрашивается, — восклицает философ, — неужели человек отбрасывает всякую религию, если он утверждает, что Бог должен быть признан за высшее благо и должен быть любим, как таковой, свободной любовью, что в этом одном состоят наше высшее счастье и высшая свобода, что награда добродетели есть сама добродетель, а кара глупости и бессилия — сама глупость и, наконец, что всякий должен любить своего ближнего и повиноваться предписаниям высшей власти? Я не только ясно высказал это, но и обосновал прочнейшими доказательствами»
[213].
И дальше он уже начинает прохаживаться по Вельтгюй-зену: «Но, мне кажется, я понял, в какой тине погряз этот человек. Ничто не пленяет его ни в самой добродетели, ни в разуме — он предпочел бы отдаться влечению своих страстей, если бы только не сдерживался страхом наказания! От дурных дел он воздерживается, следовательно, как раб, — недобровольно, нетвердо и нерешительно. И когда он следует Божественным предписаниям, то он ожидает от Бога за этот рабский труд даров, более сладких для него, чем любовь к Богу, и притом тем больших, чем более он тяготится добром, которое против воли делает. Вот почему он и думает, что те, кто не удерживается этим страхом, должны быть вполне разнузданы и отбрасывают всякую религию»
[214].
Забегая чуть вперед отметим, что вскоре Спинозе предстояло лично познакомиться с Вельтпойзеном, после чего он коренным образом изменил мнение об этом человеке. Они стали близкими друзьями и, видимо, время от времени встречались и вели оживленную переписку. При этом каждый из них остался при своем мнении, и сама эта дружба доказывала, что люди вполне могут нормально относиться друг к другу, стоя на совершенно разных мировоззренческих и идеологических позициях.
Но вернемся к книге Спинозы.
Стивен Надлер не без оснований полагает, что именно с момента выхода в свет «Богословско-политического трактата» начался отсчет европейского секуляризма — как концепции, которая провозглашает необходимость отделения религии от всех ветвей власти, правовой системы, а также медицины, науки, образования и других сфер человеческой деятельности.
Спиноза, вне сомнения, отнюдь не был автором идеи секуляризма — она берет свое начало еще в сочинениях античных философов, но именно его «Богословско-политический трактат» дал сторонникам этой идеи, во-первых, мощное оружие, позволяющее убедительно аргументировать свою позицию, а во-вторых, столь же аргументированно наносить удары по защитникам религии.
Но — самое главное — он дал секуляристам, сторонникам светского общества и светского образа жизни, чувство морального и интеллектуального превосходства над верующими людьми. Еще бы — ведь они следуют нормам морали не из страха, а по собственному выбору, и еще надо разобраться, кто ближе к Богу — они, не ходящие ни в какой храм, не возносящие молитвы, но соблюдающие законы человеческого общежития, или же эти святоши, которые тайно грешат, а на уме у них вообще страшно сказать что!
В сущности, Гегель был прав, когда осторожно высказал мысль, затем подхваченную и развитую многими другими: Спиноза, конечно, ни в коем случае не атеист, так как человека, признающего того или иного Бога, нельзя назвать атеистом — скорее, он родоначальник, или, если угодно, главный пророк новой религии — секуляризма.
