– Как тебе кажется, Бог не против, что у людей есть ружья?
Папа сжал зубами мундштук, достал из кармана свой старый складной нож с желтой рукояткой и принялся чистить ногти. Как раз за его спиной к стене дома была прибита дощечка с вырезанными на ней Десятью Заповедями. Он не отвечал несколько минут и наконец промолвил:
– Я много об этом думал, сынок, и мне кажется: Он не возражает.
Я был уверен, что папа знает все Десять Заповедей наизусть и может процитировать любую, поэтому я спросил:
– А почему?
– Потому, – ответил Папа, – что не все люди хорошие.
В тот день наша с Эймосом детская любовь к оружию и восхищение им умерли. Их убил тот мертвый мужчина, который, холодный и неподвижный, лежал на стальном столе в морге, хотя сам он об этом вряд ли догадывался.
И вот несколько минут назад Эймос спросил у меня, сохранил ли я Папин «винчестер» 12-й модели и не разучился ли я им пользоваться. Разумеется, я его сохранил, и мой самый близкий друг не мог этого не знать. Таким образом, заданный им вопрос подразумевал нечто исключительно важное для нас обоих – нечто такое, что мы хорошо понимали, не испытывая необходимости облекать это в слова. Я не сомневался, что Эймос долго обдумывал свой вопрос, взвешивал, сомневался, задавать его или нет – и все равно спросил. И этого было достаточно, чтобы я понял: Эймос боится.
Оглянувшись на свой дом, я представил себе «винчестер», прислоненный к задней стене моего кабинета, и попытался еще раз проанализировать наш разговор. Сев на верхнюю ступеньку крыльца, я откинулся назад и заметил небольшую коробочку, которая стояла над моей головой на ограждении веранды. Я взял ее в руки, развязал кокетливый серебристый бантик, мягко блестевший в лунных лучах, поднял крышку и увидел детскую соску-пустышку.
Пустышка в руке, спящая в доме Мэгги, Папин дробовик, до которого я мог легко добраться, смятение в мыслях… Я сидел на крыльце, снова и снова прокручивая в голове разговор с Эймосом и пытаясь догадаться, какая еще беда стучится к нам в двери. Но наступило утро, а я так ни до чего и не додумался.
Наконец я поднялся со ступенек крыльца и прошел за дом, где под окнами нашей спальни находился водяной кран. Он был открыт всю ночь, и вода по надетому на него капиллярному шлангу капля за каплей орошала наш огород, состоявший из дюжины помидорных кустов. В окно мне была видна спящая Мэгги, которая вытянулась поперек кровати и раскинула руки, словно стараясь занять как можно больше места. Улыбнувшись, я тихонько постучал согнутым пальцем в стекло, но она даже не пошевелилась. Я постучал громче. Мэгги отмахнулась и накрыла голову подушкой, а Блу перекатился на спину и лежал, задрав все четыре лапы к потолку. Я постучал в третий раз – и Мэгги швырнула подушкой в мою сторону.
Беззвучно посмеиваясь, я наклонился, чтобы перекрыть кран, и вдруг оцепенел. В свете нарождающегося утра я увидел на грунтовой дорожке, которая пролегала между домом и кустами азалии, многочисленные следы босых ног.
Испытывая смутную тревогу, я попытался разобраться в следах. Я не очень хороший следопыт, но в конце концов мне стало ясно, что человек несколько раз прошел по дорожке сначала в одну, потом в другую сторону, пока не остановился под окном нашей спальни. Отпечатки ног были слишком большими, чтобы принадлежать Мэгги. Разувшись, я вставил свою ступню в один из самых отчетливых отпечатков и убедился, что нога неизвестного была несколько шире, чем моя. Опустившись на колени, я попытался рассмотреть след как можно внимательнее. Он не мог принадлежать и Эймосу: судя по отпечатку на влажной земле, у неизвестного был довольно высокий свод стопы, тогда как мой друг с детства страдал небольшим плоскостопием. Кроме того, я обнаружил на дорожке и слабые отпечатки ног Мэгги, которая подходила к крану вчера вечером, чтобы пустить воду, но следы неизвестного их перекрывали.
Все это означало, что неизвестный соглядатай побывал у нас во дворе минувшей ночью. И я понятия не имел, кто это мог быть и зачем он приходил…
Покачав головой, я посмотрел на веранду, где вчера вечером мы разговаривали с Эймосом, и похолодел.
Глава 15
В доме зазвонил телефон, и я поспешно поднялся на ноги. Телефон зазвонил снова. Час был довольно ранний, поэтому я решил, что это Кэглсток. Насколько я знал, этот парень спал очень мало – привычка, которая входит в плоть и кровь, когда приходится управлять чужими миллионами. Особенно если эти миллионы принадлежат Брайсу – человеку, который не имел и не хотел иметь никакого представления о так называемых приличиях и жил в соответствии со своим собственным расписанием.
Это и в самом деле оказался Кэглсток. Когда я взял трубку, то сразу узнал его голос.
– Привет, Дилан, это Джон… – Голос у него был такой, словно он вовсе не ложился или встал уже довольно давно и успел выпить по меньшей мере ведро крепчайшего кофе. Во всяком случае, тараторил Кэглсток как человек, которому не терпится приняться за дела.
– И тебе доброго утра, – проговорил я. – Как дела?..
– Неплохо, Дилан, неплохо. Спасибо, что привез нам документы. – Кэглсток кашлянул. – Слушай, я вот что хотел тебя спросить… Что ты знаешь о прошлом Брайса? Я имею в виду – на самом деле…
Я немного подумал.
– Пожалуй, только то, что ты и он мне рассказывали. То есть общие моменты, по большей части. Брайс, как ты знаешь, не любит откровенничать.
Кэглсток снова закашлялся, а может – поперхнулся.
– А подробнее можно?
– Я бы и рад, но… Брайс никогда не говорит лишнего – только то, что, по его мнению, тебе необходимо знать. А если ему кажется, что тебе что-то не нужно или не интересно, он…
– Понятно, – перебил Кэглсток. – Со мной он вел себя точно так же. Ни одного лишнего слова… Откровенно говоря, эта его манера меня настолько заинтриговала, что мы провели кое-какое расследование, порасспрашивали людей и… В общем, не мог бы ты подъехать и пообедать со мной и еще одним человеком? Думаю, дело важное.
– Конечно. А когда?..
– Сегодня. – Его тон немного изменился, и я это заметил.
– Все в порядке, Джон?
– Даже не знаю… В общем, будет очень хорошо, если ты тоже будешь здесь. Кстати, от Брайса по-прежнему никаких вестей.
Я положил трубку и только сейчас почувствовал, что Блу уже некоторое время лижет мои лодыжки, а в коридоре раздаются медленные, неуверенные шаги Мэгги, которая только что встала, но еще не совсем проснулась. Половицы музыкально поскрипывали под ее ногами, мозолистые пятки чуть слышно шуршали по некрашеному дереву. Заметив меня, она шагнула ко мне и прижалась всем телом. На нашем языке это означало: «Доброе утро, Дилан. Я люблю тебя. Обними меня скорее!» Лицо у нее было заспанное, веки припухли со сна, наэлектризованные трением о подушку волосы стояли дыбом почти перпендикулярно к голове.
Я обнял ее, теплую и податливую, с удовольствием ощущая упругую мягкость ее груди и налившуюся силой спину, а главное – то, как плотно, без малейшего зазора, тело Мэгги вписывается в рельеф впадин и выпуклостей моего.
