Прошлой зимой, когда был сильный мороз, к нам поступил вызов скорой помощи. Парень, живущий за городом, нанял рабочего, чтобы расчистить дорогу. Приехав, тот нашел его замерзшим и позвонил 911. Похоже, накануне парень вышел из своей машины, поскользнулся и замерз прямо на дороге. Рабочий его чуть не переехал, думая, что это сугроб.
Когда мы явились на место, он пробыл на морозе около восьми часов и превратился в самый настоящий кусок льда. Колени у него были согнуты. Я помню это, потому что когда в конце концов мы отбили его и уложили на носилки, его колени торчали вверх. Мы включили отопление в машине, занесли его туда и начали срезать одежду. К тому времени, когда мы заполнили все документы для заказа больничной перевозки, он уже сидел и разговаривал с нами.
Я рассказываю это, чтобы вы поняли: чудеса случаются, несмотря ни на что.
Это покажется банальным, но мое решение стать пожарным было вызвано прежде всего желанием спасать людей. Поэтому в тот момент, когда я появился в пылающем проеме двери с Луизой на руках, когда ее мать первой увидела нас и упала на колени, я знал, что сделал свою работу, и сделал хорошо. Я положил девочку рядом с медиком из другой бригады, который поставил ей капельницу и надел кислородную маску. Девочка кашляла, была напугана. Но с ней все было в порядке.
Пожар продолжал бушевать. Ребята выносили из дома вещи и составляли список. Дым затянул ночное небо, и я не мог различить ни одной звезды из созвездия Скорпиона. Я снял перчатки и потер ладонями глаза, которые будут болеть еще несколько часов.
– Хорошая работа, – сказал я Рэду, который скручивал шланги.
– Хорошее спасение, капитан, – отозвался он.
Конечно, лучше бы Луиза оставалась в своей комнате, как считала ее мать. Но дети никогда не сидят там, где их ищешь. Ты оборачиваешься и находишь ребенка не в спальне, а в шкафу; ты оборачиваешься и видишь, что ей не три, а тринадцать. Быть родителем – значит постоянно надеяться на то, что твой ребенок не уйдет настолько далеко вперед, чтобы ты уже не мог понять его следующего шага.
Я снял каску и потянул мышцы шеи. Глянул на то, что когда-то было домом. Женщина, которая там жила, стояла рядом со слезами на глазах. Она все еще держала на руках самого младшего, а остальные дети сидели в пожарной машине под присмотром Рэда. Она молча поднесла мою руку к губам. На ее щеке осталась сажа от моей куртки.
– Пожалуйста, – проговорил я.
На обратном пути к станции я попросил Цезаря сделать крюк, чтобы проехать мимо моего дома. Джип Джесси был на месте. Свет в доме не горел. Я представил Анну, укрытую, как всегда, одеялом до подбородка. И пустую кровать Кейт.
– Возвращаемся, Фитц? – спросил Цезарь. Машина еле ползла, почти остановившись напротив моего дома.
– Возвращаемся, – сказал я. – Давай домой.
Я стал пожарным, потому что хотел спасать людей. Нужно было быть более определенным. Нужно было называть имена.
Джулия
В машине Брайана Фитцджеральда звезды были везде. Таблицы лежали на пассажирском сиденье и на столике, на заднем сиденье был целый склад ксерокопий с изображением туманностей и планет.
– Извините, – произнес он, краснея. – Я не думал, что у меня будут гости.
Помогая расчистить место для себя, я нашла звездную карту, исколотую иголкой.
– Что это? – поинтересовалась я.
– Атлас неба. Что-то вроде хобби.
– Когда я была маленькой, то однажды попробовала назвать каждую звезду именем кого-то из родственников. Самое удивительное, что, когда я уснула, имена еще не закончились.
– Анну назвали в честь галактики, – сказал Брайан.
– Это намного круче, чем получить имя в честь своего святого, – протянула я. – Однажды я спросила у мамы, почему звезды светятся. Она ответила, что это светятся ночники, чтобы ангелы не заблудились на небе. Но когда я задала тот же вопрос папе, он начал говорить что-то о газах. В конце концов я решила, что после еды, которой Бог угощает ангелов, они ночью бегают в туалет.
Брайан громко рассмеялся.
– Я тоже в свое время пытался рассказать детям об атомном синтезе.
– И как?
Он на секунду задумался.
– Они, наверное, смогли бы найти Большую Медведицу с закрытыми глазами.
– Впечатляет. Для меня все звезды одинаковы.
– Это не так сложно, как кажется. Если увидеть часть созвездия – например, Пояс Ориона, то тогда сразу видно звезду Ригель на его ноге. – Он помолчал. – Но девяносто процентов Вселенной недоступно для наших глаз.
– Тогда откуда вы знаете, что там что-то есть?
Он сбавил скорость перед светофором.
– Темная материя притягивает другие тела. Ее нельзя увидеть, нельзя почувствовать, но можно наблюдать, как что-то притягивается в том направлении.
Вчера вечером, через десять секунд после ухода Кемпбелла Иззи вошла в гостиную, где я как раз собиралась побаловать себя и поплакать от души, как и положено нормальной женщине хоть раз в месяц.
– Да, – сухо сказала она. – Теперь я действительно вижу, что это сугубо деловые отношения.
Я сердито посмотрела на нее.
– Ты подслушивала?
– Извини, но неужели при таких тонких стенах ты надеялась побыть со своим Ромео тет-а-тет?
– Если тебе есть что сказать – говори, – предложила я.
– Мне? – Иззи нахмурилась. – Но это же не мое дело, правда?
– Не твое.
– Отлично. Тогда я оставлю свое мнение при себе.
Я закатила глаза.
– Ну пожалуйста, Изабелл.
– Я думала, ты не попросишь. – Она присела рядом со мной на диван. – Знаешь, Джулия, когда бабочка впервые видит яркий свет, он кажется ей прекрасным. Во второй раз она бежит от него подальше.
– Во-первых, не надо сравнивать меня с насекомым. Во-вторых, летит подальше, а не бежит. В-третьих, нет никакого второго раза. Бабочка умерла.
Иззи ухмыльнулась.
– Ты такой адвокат.
– Я не позволю Кемпбеллу ранить меня.
– Тогда попроси, чтобы тебя перевели.
– Это же не армия. – Я обняла диванную подушку. – И я не могу это сделать, особенно сейчас. Он подумает, что я слабая и теряю профессионализм из-за глупого, тупого… случая.
– Ты не можешь. – Иззи покачала головой. – Он – эгоцентричный придурок, который пожует тебя и выплюнет. А у тебя настоящий дар влюбляться в мерзавцев, от которых нужно бежать сломя голову. Мне не хочется сидеть здесь и слушать, как ты пытаешься убедить себя в том, что у тебя нет никаких чувств к Кемпбеллу, в то время как пятнадцать лет ты залечивала рану, которую он тебе нанес.
