Доктор Шанс сказал, что благодаря третиноину у Кейт, возможно, опять наступит ремиссия.
Или у нее может выработаться устойчивость к третиноину.
– Мама? – В комнату, где я сидела на диване, вошел Джесси. Я сидела так уже несколько часов, не в силах заставить себя встать и что-то делать. Зачем собирать завтрак в школу, или подшивать брюки, или оплачивать счета?
– Мама? – повторил Джесси. – Ты же не забыла, правда?
Я посмотрела на него, не понимая ни слова.
– Что?
– Ты говорила, что мы поедем покупать мне новые бутсы, после того как мне снимут брекеты. Ты обещала!
Да, обещала. Потому что тренировки по футболу начинаются через две недели, а старые бутсы ему уже малы. Но я не была уверена, что выдержу поход к стоматологу, где девушка в регистратуре будет улыбаться Кейт и говорить, как обычно, какие у меня красивые дети. А в самой мысли о том, чтобы пойти в спортивный магазин, было что-то откровенно непристойное.
– Я позвоню стоматологу и скажу, что мы не придем.
– Класс! – Он заулыбался во весь рот. – Мы пойдем сразу за бутсами?
– Сейчас не очень удачное время.
– Но…
– Джесси! Мы. Никуда. Не. Идем.
– Но я не смогу играть в старых бутсах. Ты же ничего не делаешь. Просто сидишь.
– Твоя сестра, – проговорила я ровным голосом, – серьезно больна. Мне очень жаль, что из-за этого пришлось отменить встречу со стоматологом и поход за бутсами. Но это сейчас не самое главное. Я думала, что в свои десять лет ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать: не все в мире вертится вокруг тебя.
Джесси посмотрел в окно, где Кейт висела на ветке дуба, показывая Анне, как надо лазать по деревьям.
– Да, конечно. Она больна, – сказал он. – Но почему ты не вырастешь? Почему ты не можешь понять, что весь мир не может вертеться вокруг нее?
Впервые в жизни я поняла, почему родители бьют детей. Потому что они смотрят в их глаза и видят свое отражение, которого лучше не видеть. Джесси побежал наверх в свою комнату и хлопнул дверью.
Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Вдруг я подумала, что не все умирают в старости. Людей сбивают машины. Люди гибнут в авиакатастрофах. Ни в чем нельзя быть уверенным, особенно если дело касается чьего-то будущего.
Вздохнув, я поднялась наверх и постучалась в комнату сына. Он недавно начал увлекаться музыкой, и тонкая линия света под дверью дрожала от грохота. Музыка резко оборвалась – Джесси выключил магнитофон.
– Что?
– Я хочу поговорить с тобой. Хочу извиниться.
Послышались шаркающие шаги, и дверь открылась. Рот Джесси был в крови, как у вампира. Изо рта торчали куски проволоки, как булавки у швеи. Я заметила вилку у него в руках и поняла, что с ее помощью он пытался вытащить брекеты.
– Теперь меня никуда не надо везти, – произнес он.
Кейт уже две недели принимала «ATRA».
– Вы знали, – как-то спросил Джесси, когда я готовила таблетки для нее, – что гигантская черепаха может прожить сто семьдесят семь лет? – Он как раз просматривал книгу Рипли «Верите или нет». – И что арктический моллюск живет двести двадцать лет?
Анна сидела за столом и ела ложкой арахисовое масло.
– А что такое арктический моллюск?
– Какая разница, – отмахнулся Джесси. – А попугай может прожить восемьдесят лет. А кот может прожить тридцать.
– А Геркулес? – спросила Кейт.
– В моей книге написано, что при хорошем уходе золотая рыбка способна прожить семь лет.
Джесси наблюдал, как Кейт положила таблетку на язык и запила водой.
– Если бы ты была Геркулесом, – сказал он, – то уже умерла бы.
Мы с Брайаном сидели в креслах в кабинете доктора Шанса. Прошло пять лет, но казалось, будто сидишь в старой бейсбольной перчатке. И старые фотографии на столе онколога – его жена в шляпе с широкими полями на каменистой отмели в Ньюпорте, шестилетний сын с пятнистой форелью в руках – укрепляли ощущение, что на самом деле мы отсюда никуда не уходили. Третиноин дал результаты: в течение месяца у Кейт была молекулярная ремиссия. А потом клинический анализ крови показал, что в ее крови стало больше промиелоцитов.
– Мы можем дальше поддерживать ее с помощью третиноина, – объяснил доктор Шанс. – Но тот факт, что он не подействовал в данном случае, показывает, что Кейт взяла от него все, что могла.
– Может, попробовать пересадку костного мозга?
– Это рискованно, особенно если у ребенка нельзя полностью исключить возможность клинического рецидива. – Доктор Шанс посмотрел на нас. – Мы можем сначала попробовать кое-что еще. Это называется вливание донорских лимфоцитов. Иногда переливание белых кровяных клеток совместимого донора помогает клонам кровяных клеток-предшественников бороться с раковыми клетками. Это как резервная армия, прикрывающая фронт.
– И у нее будет ремиссия?
Доктор Шанс покачал головой.
– Это превентивная мера. У Кейт, скорее всего, наступит рецидив, но у нас будет время подготовить ее к более агрессивному лечению.
– А сколько времени займет пересадка лейкоцитов? – поинтересовалась я.
Доктор Шанс повернулся ко мне.
– Посмотрим. Когда вы сможете привезти Анну?
Когда дверь лифта открылась, внутри оказался еще один человек: бродяга в ярко-синих очках и с шестью пластиковыми пакетами, где лежали какие-то тряпки.
– Закройте дверь, черт возьми, – начал кричать он, как только мы вошли. – Вы не видите, что я слепой?
Я нажала кнопку первого этажа.
– Я заберу Анну. Садик работает завтра до обеда.
– Не трогайте мои вещи, – заворчал бродяга.
– Я не трогаю, – ответила я спокойно и вежливо.
– Лучше этого не делать, – заметил Брайан.
– Я его не трогаю!
– Сара, я имею в виду пересадку лимфоцитов. Думаю, не стоит заставлять Анну сдавать кровь.
Лифт по непонятной причине остановился на одиннадцатом этаже, потом дверь закрылась. Бродяга начал рыться в своих пакетах.
– Когда у нас появилась Анна, – напомнила я, – мы знали, что она будет донором Кейт.
– Один раз. Она ничего не помнит о том, что мы с ней сделали.
Я подождала, пока он посмотрит на меня.
– Ты бы отдал свою кровь Кейт?
– Господи, Сара. Что за вопрос…
– Я бы тоже отдала. Я отдала бы ей полсердца, если бы это помогло. Когда дело касается тех, кого любишь, то делаешь все возможное, правда? – Брайан кивнул, опустив голову. – Тогда почему ты думаешь, что у Анны другое мнение?
