Но он не обратил на нее внимания, вместо этого подойдя к Джулии.
– Привет, – произнес он. – Ты беспокоилась обо мне?
В этот момент мне захотелось вернуть его в камеру. Но сначала убить.
– Уйди, – вздохнула Джулия. – Пошли, Анна. Давай найдем, где можно поесть.
Джесси посмотрел на нее.
– Отлично. Умираю от голода.
– Не ты, – сказал я. – Мы едем в суд.
В день, когда я выпускался из Виллера, прилетела саранча. Это было похоже на сильную летнюю бурю – саранча путалась в ветках деревьев и с глухим стуком падала на землю. Метеорологи проводили исследования, пытаясь объяснить феномен. Они вспоминали библейскую чуму, и Эль-Ниньо, и нашу затянувшуюся засуху. Они рекомендовали носить зонтики, широкополые шляпы и по возможности не выходить на улицу.
Тем не менее, церемония вручения дипломов должна была проходить на улице под парусиновым навесом. Приветственная речь сопровождалась шлепками жуков-самоубийц. Саранча скатывалась с пологой крыши и падала на колени зрителям.
Я не хотел идти, но родители заставили. Джулия нашла меня, когда я надевал шляпу. Она обняла меня за талию и попыталась поцеловать.
– Привет, – сказала она. – Откуда ты свалился?
Помню, я подумал тогда, что в своих белых мантиях мы похожи на привидения. Я оттолкнул ее.
– Не надо. Хорошо? Просто не надо.
На всех фотографиях, которые сделали в тот день мои родители, я улыбался, словно этот новый мир был именно тем местом, где я хотел жить, а вокруг меня падали с неба насекомые величиной с кулак.
Мораль адвоката отличается от морали обычного человека. У нас есть свой кодекс – Правила профессиональной ответственности, – мы учим его, потом сдаем экзамен и руководствуемся этим кодексом в адвокатской практике. Но именно эти стандарты заставляют нас делать то, что другие считают аморальным. Например, если вы придете ко мне и скажете: «Я убил ребенка», то я могу спросить вас, где вы спрятали тело. «В спальне, – скажете вы, – на три фута под полом». И если я хочу сделать свою работу как следует, то не скажу об этом ни одной живой душе. Меня могут даже лишить права заниматься адвокатской деятельностью, если я разглашу это.
Иначе говоря, меня учили тому, что мораль и этика не всегда идут рука об руку.
– Брюс, – сказал я прокурору, – мой клиент поделится информацией. Если вы раскроете некоторые из этих дорожных преступлений, то клянусь, что он никогда не приблизится больше чем на пятьдесят футов к судье или к его машине.
Интересно, сколько живущих в этой стране людей знает, что у законодательства больше общего с игрой в покер, чем с правосудием?
Брюс оказался нормальным парнем. К тому же, как я случайно узнал, его недавно назначили вести дело о двойном убийстве, и ему не хотелось тратить время на доказательство вины Джесси Фитцджеральда.
– Ты знаешь, что речь идет о «хаммере» судьи Ньюбелла, Кемпбелл? – спросил он.
– Да, знаю, – серьезно ответил я, думая, что если человек настолько тщеславен, чтобы ездить на «хаммере», то он просто напрашивается на то, чтобы машину угнали.
– Я поговорю с судьей, – вздохнул Брюс. – Меня вряд ли погладят по головке за это предложение, но я скажу ему, что копы не против, если мы отпустим парня.
Спустя двадцать минут мы подписали все документы и Джесси стоял рядом со мной перед судом. Еще через двадцать пять минут он официально получил условный срок, и мы вдвоем вышли на крыльцо здания суда.
Был один из тех летних дней, когда чувствуешь, что воспоминания переполняют тебя. В такие дни я ходил под парусом со своим отцом.
Джесси тряхнул головой.
– Мы ходили ловить головастиков, – проговорил он, ни к кому не обращаясь. – Мы пускали их в ведро с водой и смотрели, как их хвосты превращаются в ноги. Но ни один из них, клянусь, ни разу не превратился в лягушку. – Он повернулся ко мне и вытянул из нагрудного кармана пачку сигарет. – Будете?
Я не курил со студенческих лет, но взял сигарету и подкурил. Судья смотрел на жизнь вокруг, высунув язык. Рядом со мной Джесси чиркнул спичкой.
– Спасибо, – сказал он. – За то, что вы делаете для Анны.
Мимо проехала машина, из ее окна слышалась одна из тех песен, которые никогда не крутят по радио зимой. Изо рта Джесси вырвалась голубая струйка дыма. Я думал: ходил ли он когда-нибудь под парусом? Есть ли у него воспоминание, за которое он держится все эти годы? Сидел ли он на лужайке перед домом, чувствуя, как подстриженная отцом трава остывает после захода солнца? Держал ли в День независимости бенгальские огни до тех пор, пока не обожжет пальцы? У каждого из нас есть свое воспоминание.
Она оставила записку под стеклоочистителем моего джипа через семнадцать дней после выпускного вечера. Я подумал: как она добралась в Ньюпорт и как вернулась обратно? Потом взял записку с собой к заливу, чтобы прочесть сидя на камнях. Прочитав, я поднял ее и понюхал, в надежде, что она сохранила запах Джулии.
Вообще-то мне нельзя было водить машину, но это не имело значения. Мы встретились, как и было указано в той записке, на кладбище.
Джулия сидела перед надгробием, обхватив колени руками. Она подняла голову и увидела меня.
– Лучше бы ты выглядел иначе.
– Джулия, дело не в тебе.
– Нет? – Она поднялась. – У меня нет счета в банке, Кемпбелл. У моего отца нет яхты. Если ты загадал желание, чтобы я за эти дни превратилась в Золушку, то у тебя ничего не вышло.
– Для меня все это не имеет никакого значения.
– Как же, не имеет. – Ее глаза сузились. – Ты думал, как будет весело уйти, хлопнув дверью? Или ты делал это назло родителям? А теперь хочешь соскрести меня со своего ботинка, как нечто такое, во что ты случайно влез?
Она набросилась на меня и начала бить в грудь.
– Ты мне не нужен. И никогда не был нужен!
– А ты мне чертовски была нужна! – закричал я в ответ. Когда она повернулась, я схватил ее за плечи и поцеловал. Все, что я не мог заставить себя сказать, я вложил в этот поцелуй.
Есть поступки, которые мы совершаем в убеждении, что так будет лучше для всех. Мы говорим себе, что так будет правильно, что нужно пожертвовать собой. Это намного легче, чем сказать себе правду.
Я оттолкнул Джулию от себя. Спустился с холма. И ни разу не оглянулся.
Анна сидела на пассажирском сиденье, и это не очень нравилось Судье. Он выставил свою грустную морду вперед, прямо между нами, и тяжело дышал.
– Из этого ничего хорошего не выйдет, – сказал я ей.
– О чем вы говорите?
