– Тогда у тебя он тоже есть.
– Похоже, что так, – засмеялась она.
– Мне хочется ненавидеть его, ты же знаешь.
Перегнувшись через мое плечо, Иззи взяла банку колы, которую я пила, и выпила все, что осталось.
– А что случилось с этими сугубо профессиональными отношениями?
– Они остались. Просто оппозиция в моей голове, которая хочет, чтобы было по-другому, набирает силу.
Иззи села обратно на диван.
– Ты ведь понимаешь, проблема в том, что первого забыть невозможно. Даже если у тебя достаточно мозгов, то у тела интеллект на уровне дрозофилы.
– С ним нелегко, Из. Словно все опять вернулось. Я уже знаю о нем все, что нужно, и он знает обо мне все, что нужно. – Я посмотрела на нее. – Как ты считаешь, можно влюбиться из-за лени?
– Почему бы тебе просто не переспать с ним и выбросить это из головы?
– Потому что, – ответила я, – тогда появится еще одно воспоминание, от которого я не сумею избавиться.
– Я могу познакомить тебя с кем-то из своих друзей, – предложила Иззи.
– У них у всех есть вагины.
– Видишь, ты обращаешь внимание не на то, Джулия. Нужно, чтобы тебя привлекал внутренний мир человека, а не оболочка. Возможно, Кемпбелл Александер красив, но это все равно что сахарная глазурь на селедке.
– Ты думаешь, он красив?
Иззи закатила глаза.
– Ты обречена.
Когда кто-то позвонил в дверь, Иззи пошла глянуть, кто пришел.
– Легок на помине.
– Это Кемпбелл? – шепотом спросила я. – Скажи ему, что меня нет дома.
Иззи приоткрыла дверь на несколько дюймов.
– Джулия сказала, что ее нет.
– Я тебя убью, – прошептала я и вышла из-за ее спины. Оттолкнув Иззи от двери, я сняла цепочку и впустила Кемпбелла с собакой.
– Прием становится все теплее и изысканней, – сказал он. Я скрестила на груди руки.
– Чего ты хочешь? Я работаю.
– Хорошо. Сара Фитцджеральд только что предложила сделку. Идем, поужинаем вместе, и я тебе расскажу.
– Я не пойду с тобой ни на какой ужин, – ответила я.
– Пойдешь, потому что твое желание узнать, что сказала мать Анны, сильнее, чем нежелание идти со мной. Может, перестанем играть в кошки-мышки?
Иззи засмеялась.
– Он действительно тебя знает, Джулия.
– Если ты не пойдешь добровольно, – продолжал Кемпбелл, – мне придется применить грубую силу. Хотя тебе будет сложнее пользоваться ножом и вилкой со связанными руками.
Я повернулась к сестре.
– Сделай что-нибудь. Пожалуйста.
Она помахала мне рукой:
– Пока, Кейти.
– Пока, Хаббл, – ответил Кемпбелл. – Классный фильм.
Иззи задумчиво посмотрела на него.
– Возможно, еще не все потеряно.
– Правило номер один, – заявила я ему. – Мы говорим только о суде и ни о чем кроме суда.
– И да поможет мне Господь, – добавил Кемпбелл. – А можно сказать, что ты прекрасно выглядишь?
– Нет, ты уже нарушил правило.
Он въехал на парковочную площадку у воды и выключил двигатель, вышел, обошел вокруг машины, открыл дверь и помог мне выйти. Я оглянулась вокруг, но не увидела ничего похожего на ресторан. Мы были на пристани для яхт и парусников, которые подставляли свои светло-коричневые палубы под лучи вечернего солнца.
– Снимай кроссовки, – распорядился Кемпбелл.
– Нет.
– Ради Бога, Джулия. Сейчас не викторианская эпоха, и я не собираюсь набрасываться на тебя, только увидев твою щиколотку. Просто разуйся, хорошо?
– Зачем?
– Потому что ты выглядишь так, будто проглотила палку, и это, может, не самый лучший, но единственный доступный способ помочь тебе расслабиться.
Сам он снял туфли и ступил на растущую у обочины траву.
– А-а-ах, – протянул он, раскинув широко руки. – Давай, Бриллиант. Carpe diem.
[23]
Лето почти закончилось. Нужно успеть насладиться им, пока есть время.
– Ты говорил что-то насчет сделки…
– То, что сказала Сара, не изменит своего значения, если ты будешь слушать босиком.
Я до сих пор не могла понять, зачем он ввязался в это дело. То ли из-за тщеславия, то ли просто хотел помочь Анне. И у меня хватало ума надеяться, что все-таки по второй причине. Кемпбелл терпеливо ждал, его пес сидел рядом. Наконец я развязала шнурки, сняла кроссовки и носки и ступила на траву.
Я подумала, что летом коллективное сознание сильнее всего. Мы все помним мотив песенки мороженщика, мы все знаем, как жжет кожу раскаленный на солнце металл детской горки. Мы все лежали на спине с закрытыми глазами, чувствуя, как пульсируют веки, и надеясь, что этот день будет чуточку дольше предыдущего, хотя на самом деле все происходит как раз наоборот. Кемпбелл сел на траву.
– А какое второе правило?
– Что все правила устанавливаю я.
Он улыбнулся, и я пропала.
Вчера вечером бармен Семерка налил мартини в протянутый мною стакан и спросил, от чего я прячусь. Прежде чем ответить, я сделала глоток, вспомнив, почему я не люблю мартини, – потому что это чистый алкоголь, что, с одной стороны, хорошо, но, с другой – его вкус совсем не соответствует приятному запаху.
– Я не прячусь, – ответила я. – Я ведь здесь.
Было еще рано, время ужина. Я заглянула в бар на обратной дороге от станции, где была с Анной. Двое мужчин занимались сексом в дальней кабинке, и еще один одиноко сидел у барной стойки.
– Можно переключить канал? – Он показал на телевизор, где шел вечерний выпуск новостей. – Ведущий Дженнингс намного симпатичнее Брока.
Семерка щелкнул пультом и повернулся ко мне.
– Ты не прячешься, просто сидишь вечером в гей-баре. Ты не прячешься, но носишь свой костюм, будто военную форму.
– Я обязательно выслушаю советы по поводу внешнего вида, особенно от парня с сережкой в языке.
Семерка поднял бровь.
– Еще одна порция мартини, и я уговорю тебя пойти к моему парикмахеру, а твоего послать подальше. Можно закрасить розовые волосы, но у корней всегда остается настоящий цвет.
Я сделала еще один глоток.
– Ты меня не знаешь.
Клиент у барной стойки посмотрел на Питера Дженнингса и улыбнулся.
– Возможно, – ответил Семерка. – Но ты тоже себя не знаешь.
