– О Господи. Простите. А как же ваша переправа?
Эзра покачал головой.
– Мне уже не успеть. Я звонил туда, мне сказали, что за дополнительную плату можно обменять билет на завтра.
– Так… что же нам делать?
Эзра ответил не сразу, лишь кивком указал на дорогу позади. Хэл закусила губу. Снег по-прежнему с легким шорохом падал на лобовое стекло.
– Простите, – сказал Эзра, заметив выражение ее лица. – Я думал проехать еще хотя бы до Брайтона, но слишком устал, да и очень опасно – ни на одной из наших дорог не устранены последствия гололеда.
– Так… мы возвращаемся?.. – Хэл сглотнула. – В Трепассен?
– Полагаю, у нас нет другого выхода. Думаю, на обратный путь нам потребуется не так много времени, южнее дороги в порядке. А завтра попробуем еще раз.
– Ладно. – При мысли о возвращении в холодный дом, о миссис Уоррен, раскачивающейся в своем кресле-качалке у камина и снова чувствующей себя хозяйкой всего, за чем она присматривала, у Хэл засосало под ложечкой. Не самая радужная перспектива. Но какая альтернатива? Гостиница? У нее нет денег на ночлег, а просить Эзру совсем не хочется. – Ладно, – повторила она, попытавшись, чтобы это прозвучало оптимистично, и сама стараясь настроиться на оптимистичную волну. – Значит, возвращаемся в Трепассен.
– Судя по всему, мы встретим не очень теплый прием, – сказал Эзра, заведя мотор, который тихо заурчал. – Но по крайней мере не околеем.
Глава 44
С возвращением в Трепассен было связано странное ощущение – как будто снова поднимаешь тяжелый груз, который не так давно опустил и волдыри от ремней еще не сошли. Или как будто опять надеваешь мокрые ботинки, набухшие налипшей грязью и за то время, что ты их не видел, превратившиеся в полную мерзость.
Ворота были еще приоткрыты, но, когда они въехали на подъездную аллею, Хэл увидела довольно большой отрезок белого нетронутого снега. Здесь никто не ездил много часов. Абель и Хардинг либо передумали уезжать, либо выехали вскоре после них с Эзрой и не вернулись.
– Света нет, – тихо сказал Эзра, когда они вывернули на последний плавный изгиб аллеи. Побелевшие камни на обочине почти исчезли из виду, они были различимы только под деревьями, кроны которых уберегли этот участок аллеи от падавшего снега, и Эзре пришлось до предела снизить скорость, чтобы невзначай не съехать с дороги. – Наверно, миссис Уоррен уже спит.
Было бы здорово, только и могла подумать Хэл, но сказать не решилась.
Они припарковались у входа. Эзра отключил мотор, и с минуту оба просто сидели в машине. Хэл представила себе двух борцов, сжимающих кулаки и поправляющих во рту зубную шину. Только вот бороться ей предстояло не с Эзрой.
– Готовы? – спросил он, усмехнувшись.
Хэл не улыбнулась в ответ, лишь кивнула, и они выбрались под тут же усыпавший их снег.
Входная дверь была заперта, но Эзра приподнял один из плоских камней, огораживающих сиденья на крыльце, под которым Хэл увидела огромный почерневший ключ – что-то из другого века, по меньшей мере шести дюймов в длину. Эзра вставил его в замок, осторожно повернул, и они вошли в темный, стенающий дом.
– Миссис Уоррен? – негромко позвал Эзра и, не дождавшись ответа, повторил чуть громче: – Миссис Уоррен? Это всего-навсего я, Эзра.
– Думаете, Хардинг с Абелем уехали? – прошептала Хэл.
Эзра кивнул.
– Пока вы спали, Хардинг прислал сообщение. Они проскочили Бодминские болота прежде, чем перекрыли дорогу, и отсиделись в «Трэвелодже» возле Эксетера.
– Простите. – Хэл кольнула совесть. – Это я виновата. Вам не надо было ехать через Пензанс…
– Вчерашнего дня не ищут, – коротко сказал Эзра, но подавленное бешенство, которое Хэл подметила в его лице раньше, похоже, ушло, в голосе была одна покорность судьбе. – Знаете, Хэл, уже очень поздно. Не знаю, как вы, а я просто разбит. Вы в порядке, я могу отправиться наверх?
– Разумеется. Я тоже пойду спать.
Повисла короткая неловкая пауза, а потом Эзра неуклюже ее приобнял, так крепко, что лицо проехалось по его пиджаку и заныли кости.
– Спокойной ночи, Хэл. А завтра…
– Что завтра?
– Давайте выедем как можно раньше, ладно?
– Хорошо.
По первому лестничному маршу они поднялись вместе, а на площадке каждый пошел своей дорогой.
Открыв дверь в мансардную комнату, Хэл увидела, что с момента ее отъезда ничего не изменилось: занавески раздернуты, бледный снежный свет льется в зарешеченное окно, одеяло откинуто, лампочки по-прежнему нет. В ведерке осталось несколько кусочков угля, и с утешительным сознанием, что ей не придется утром слишком долго терпеть строгости миссис Уоррен, Хэл скрутила жгут из газеты, положила уголь на решетку и поднесла спичку.
Когда огонь вспыхнул, она села, скрючившись, перед ним, представляя, как давным-давно тут так же сидела мама, выдирая страницы из дневника. Хэл думала о том, что прочитала на его страницах.
Эдвард. Неужели Эдвард?
По всему выходило, что он, но, вспоминая мягкие светлые волосы, аккуратные ухоженные усы, Хэл ничего не чувствовала. Никакой связи. Лишь слабую неприязнь к тому, кто переспал с мамой, а когда она забеременела, бросил ее, не отвечал на письма, предоставив ее в полное распоряжение такой женщины, как миссис Вестуэй.
Каким-то уголком сознания Хэл хотела забыть об этом и двинуться дальше, в будущее, как и предлагал Эзра. Но вопросы не давали покоя. Почему Абель так топорно врал? Надеялся, что она не спросит у Эзры? Если бы только мама не вымарала в дневнике все упоминания о ее отце!..
Хэл сидела, уставившись в огонь, слишком усталая, чтобы предпринять малейшие усилия – хотя бы для того, чтобы лечь в постель. Она уже почти не могла думать, и у нее возникло крайне странное ощущение, что, приведя ее сюда, история сделала еще один виток и что она, Хэл, может открыть правду, которая так долго покоилась под спудом. Но в чем она, эта правда? Ей даже имя отца неизвестно.
Что-то еще из того, что говорил Эзра, тревожило ее, но она не могла уловить, что именно. В разговоре на заправке? Она постаралась вспомнить его полностью, но главное просачивалось сквозь пальцы, слишком неосязаема была правда, чтобы ухватить ее.
Наконец Хэл встала, потянулась, после жара камина щеки тронул холодный воздух комнаты. Чемодан лежал у кровати. Карман оттягивала старая коробочка из-под табака. Хэл открыла ее, достала карты и, слегка дрожа, сняла колоду. На нее смотрела Луна, только перевернутая.
Хэл нахмурилась. Луна означала интуицию и доверие ей. Это был указующий маячок, однако довольно ненадежный, потому что его не всегда видно; иногда, когда он нужен более всего, ночь могла оказаться непроницаемо темной. А перевернутая вверх ногами карта означала обман, прежде всего самообман. Это значило, что интуиция может завести не туда, указать ложный путь.
