Жрецы рангом пониже, взбудораженные варварской музыкой, кружились в диком танце, тряся головами, пока не приводили себя в состояние, когда они уже не чувствовали боли. И тогда, выхватив спрятанные под одеждами ножи, они кололи себя в руки, в грудь, в плечи, забрызгивая кровью публику.
После этого начинался ритуал посвящения новых жрецов. Придя в состояние религиозного экстаза от вида льющейся крови и бешеной музыки, новопосвященные брали ножи у своих собратьев по неразуму и — на виду у всех — оскопляли себя. Затем, когда океан культового экстаза стихал, отрезанные органы погребали в подземельях храма Кибелы, на Палатинском холме Рима.
Пожалуй, этот изуверский ритуал наиболее ярко рисует дикость язычества. Его боги требовали кровавых жертв, объясняя, что в этой теплой красной жидкости они черпают свою божественную энергию, которую потом с избытком вернут людям.
Константин как солдат в свои тридцать лет видел много крови. Но, впервые став свидетелем такого неистовства, он испытал шок. Оказалось, что в официальной религии его Империи есть ритуалы, к которым он относится с отвращением. Здесь, в Риме, столице язычества, Константин пришел к довольно простой мысли: нельзя человека насильно тащить к жертвеннику, нельзя понуждать его поклоняться богам, если он сомневается или если верит в иного бога.
Это было очень важное открытие на его пути к Истине.
* * *
Несколько дней Рим отмечал праздник, посвященный Диоклетиану. По всему городу шли пиры и балы, на которых знать смешивалась с простым людом. На одном из таких празднеств Константин и встретил шестнадцатилетнюю Фаусту, младшую дочь августа Максимиана. Напомним, что на старшей его дочери, Феодоре, был женат отец Константина.
Константин был очарован бойкой, не по годам честолюбивой девушкой. На второй день их знакомства, стоя у огромной мраморной карты мира в галерее Европы, Фауста указала на границы Римской империи и сказала Константину:
— Когда-нибудь это все будет нашим с тобой. Нет, не только это, а больше — то, что ты еще завоюешь.
Сначала его веселило девичье стремление Фаусты к верховной власти. Но вскоре Константин понял, что она всерьез мечтает сидеть на троне. В ней горел пожар честолюбия. Жизнь ее никак не устраивала, если у ее ног не будет лежать целый мир. Но ведь в те времена женщина не могла править Империей, значит, ей ничего иного не оставалось, как стать женой правителя. Или — выбрать в мужья того, кто им может стать, и помочь ему в этом преуспеть. Так Фауста и сделала.
Она сразу же заявила Константину, что выйдет замуж только за цезаря, никак не меньше. И уж коли Константин полюбил ее, ничего другого ему не оставалось, как поскорее стать одним из соправителей Империи, чтобы добиться у Фаусты взаимности.
* * *
Двадцать лет на верховном троне Империи подорвали здоровье Диоклетиана, и он всерьез был намерен передать пурпурный плащ августа кому-нибудь помоложе. Но кому? Он не раз откровенно разговаривал об этом с Константином. И не раз просил у того прощения, что держит его у себя в стражниках.
— Я знаю, что ты достоин большего. Твое место давно на троне цезаря, — говорил Константину Диоклетиан, — но я никому не доверяю больше, чем тебе. А я не хочу быть убитым в своей кровати, как Нумериан.
Вместе с Диоклетианом должен был отречься от власти и второй соправитель Империи, отец Фаусты август Максимиан. Но в армии ходили упорные слухи, что Максимиан соглашается на отречение только для вида, а когда Диоклетиан снимет с себя царскую порфиру, он останется единственным правителем всей Империи.
Лактанций отзывается о Максимиане весьма нелестно:
«В нем было много пыла, правда, на свершение не доброго, но дурного. Поскольку ему были подчинены богатейшие провинции Африка и Испания, то он не ограничивал себя в числе охранявших его войск, как это позволяли средства. Когда же появлялась нужда в деньгах, на то были богатейшие сенаторы, которые на основании доносов объявлялись покушавшимися на власть, так что цвет сената подвергался постоянным конфискациям. Кровожадная казна пополнялась способами отвратительными… В этом пагубном человеке была, кроме всего прочего, страсть не только к совращению мужчин… так еще — к осквернению дочерей лучших граждан. И какой бы он ни совершал поход, насильно отнятые от родительского взора девушки постоянно были в его распоряжении. По той причине он полагал себя блаженным, оттого считал, что благополучие его власти будет неизменным, если ничто не будет мешать его распутству и дурной страсти».
Напомню, речь идет об отце возлюбленной Константина.
* * *
Перед возвращением в Никомидию Константин пришел к Максимиану и попросил руки его дочери. Несмотря на ранний час, тот был навеселе и говорил откровенно и грубо:
— До чего же докатился великий Рим, если приблудный сын хозяйки корчмы имеет нахальство лезть в зятья к императору!
Максимиан налил себе из кувшина в серебряный бокал, и рукав его белой туники заалел винным пятном.
Константин молчал. Хотя мог бы напомнить, что он сын цезаря и внук императора, да к тому же прославленного своими победами. И еще он мог бы напомнить престарелому правителю, что сам-то Максимиан когда-то был простым солдатом, а на троне оказался только благодаря воинской дружбе с Диоклетианом.
— Цезарь Галерий рассказал мне, как хитро ты приписал себе победу нал персами, — продолжал Максимиан. — Далеко же ты пойдешь с такой ловкостью. Тебе и моя дочь наверняка нужна, чтобы использовать ее для своей карьеры.
Константин молчал. Он уже сильно жалел о своем визите.
— Всем известно, в семью Диоклетиана ты влез благодаря тому, что покрываешь увлечение его жены и дочери христианской ересью, — все больше распалялся Максимиан. — Но в мою семью тебе пролезть не удастся! Не видать тебе Фаусты, как собственных ушей.
На прощанье Максимиан запретил Константину даже встречаться с дочерью.
* * *
Но они все-таки встретились перед его отъездом. И Фауста поведала Константину, что ее отец как-то проговорился: он не собирается отрекаться вместе с Диоклетианом. А после отречения главного августа намерен занять его место. Константин оказался в очень сложной ситуации. С одной стороны, он должен был поставить об этом в известность Диоклетиана. Но с другой — если он сделает это, то окажется виновником раздора двух верховных правителей. Как быть?
Фауста не оставила места для его сомнений.
— Ты хочешь, чтобы я тебя посадила на трон? — впрямую спросила она Константина. — Если да, то не мешай мне. Твой отец, женившись на моей сестре Феодоре, уже связал родственными узами вашу семью с нашей. Когда ты станешь цезарем, мы поженимся. И тогда против нашего общего семейного союза не устоит никто. Думаю, в узком семейном кругу мы сумеем тихо поделить всю страну. Так что лучше ты пока не раскрывай нашу семейную тайну.
Константин опешил. Ему не очень-то нравилась та роль воробья в танце журавлей, которую ему отводила его юная возлюбленная. Он поспешил попасть на прием к Диоклетиану, но у того случился приступ застарелой болезни, и он долго никого не принимал. А когда император поправился, в стране начались события, на фоне которых переживания Константина уже не казались столь важными.
