— Как это? — не понял Алексей.
— А вот как. Нотаций он читать не любил, но мог проучить по-своему, по-муравленковски, с юмором, чтобы надолго запомнилось. Шли они как-то из Нижневартовска в Сургут на катере. Расстояние между городами — 250 километров, за ночь должны были добраться. Местные руководители сели ужинать, ну, естественно, расслабились, преферанс с водочкой и так далее. Виктор Иванович не пил. Надоело ему смотреть на их пьяные рожи, взял да и дал команду экипажу, когда все его замы по производству повалились спать, собрать их брюки и спрятать. Приходит утром катер в Сургут. Те просыпаются, а штанов-то и нету! Где одежда? А Муравленко им и отвечает: «Да вы же ее сами за борт ночью побросали. Соревновались — кто дальше штаны закинет. А некоторые в них еще и камни заворачивали». Главное — поверили. Нашлись даже такие, кто с редким подхалимажем стал «вспоминать»: «Точно, бросали и камни клали…» Короче, Виктор Иванович так им и не вернул брюк. С пристани в контору уехал один, а тем пришлось женам звонить, чтобы прислали запасные штаны, а то бы так в трусах и остались, на потеху публике. Над этой историей потом много по всей Тюмени смеялись, а в командировках при Муравленко больше никто не пил. А он ведь не только проучил пьяниц, но еще и подхалимов, которых на дух не переносил, выявил.
— Но, — добавил рассказчик, — чего греха таить, на севере и работали, и пили, что надо. Виктор Иванович всегда, после каких-нибудь торжественных мероприятий, интеллигентно так говорил: «Товарищи директора, вы уж как-нибудь там поаккуратней, — имея в виду банкет, — а то я некоторых из вас с утра с трудом узнаю…»
А отдыхали как, Леша! Летом в выходные дни всем коллективом выезжали на природу. Один автобус отправлялся на сбор грибов, другой — куда-нибудь к речке, где ловили рыбу, жарили шашлыки, вместе обедали. Шутки, розыгрыши! Пили чаще всего «мержу» — так называлась высокая бутылка светлого вина.
— Что за сорт? — с видом знатока спросил Алексей. — Французский?
Николай Александрович засмеялся.
— Нет, просто по фамилии Николая Мержи, начальника «Томскнефти». Был он худой, высокий и абсолютный блондин, а кто-то из работяг углядел в этом сходство с бутылкой. Вот и прилипло название… А однажды к нам на пикник забрел медвежонок. Мать, наверное, браконьеры подстрелили. Ну что с ним делать? Решили ребята подарить его Муравленко. Отвезли в Тюмень. А зачем он Виктору Ивановичу? Отдали медвежонка гастролировавшему цирку. А Муравленко ему, вернее, ей имя придумал: «Машка Самотлориха». И мы все ждали, когда афиша с таким сценическим псевдонимом появится.
— Дождались?
— Нет, видно, не получилось из нее артистки, дали ей «вольную». Конечно, в тайге лучше… Воля! — мечтательно проговорил Николай Александрович, оглядывая каменные дома. — Разве забудешь, Леша, эту природу? Даже непроходимые, комариные, желто-бурые и изумрудно-зеленые болота, от которых по утрам поднимается тяжелый туман, а к вечеру пробирает до костей сырость, — и те снятся. А торф в этих болотах порою залегал на глубине до 10 метров. По всем правилам и стандартам — строить в таких условиях нельзя, а ведь строили! Забудешь разве ту трубу, по которой ходили, боясь свалиться в болото, чтобы добраться до вертолетной площадки? Или когда дождь со снегом и ураганный ветер рвет брезент, едва прикрывающий установку, а из скважины выбрасывается буровой раствор, обливая всех с ног до головы? В пятидесятиградусный мороз ломалась техника, а люди выдерживали!
А когда летишь в вертолете по безбрежному небу на развалюхе «Ми-1», видишь внизу сверкающие среди сплошной зелени блюдца озер, и тебе открывается поразительная волшебная панорама, словно попал в страну грез. Господи, сколько же там этих озер и водоемов! В одном только Ямало-Ненецком крае больше 350 тысяч.
Суровой кажется только первая зима на Севере, потом привыкаешь. Зато летом — раздолье для грибников. А еще — ягоды, кедровые шишки — всё, что угодно. Лечебные травы, коренья, целые россыпи клюквы, черники, голубики, морошки, княженики. На берегах извилистых рек — пестрый ковер разнотравья. А высохшие небольшие озерца устилают кочкарники и мох. Мох всюду. И осока, вереск, лишайники. Корма для оленей. Ближе к югу — сибирская пихта, сосна, рябина, осина, береза, можжевельник. Раздолье для прилетающих из теплых стран птиц. А из коренных, оседлых — тетерев, глухарь, рябчик. Самое «оно» для охотника. Ну и, конечно, зверье самое разнообразное: ондатра и выдра, соболь и горностай, лисица и волк, росомаха и заяц-беляк, лось и медведь. Белки, барсуки, бурундуки, лемминги (вроде хомячков), мыши-полевки, рыси и куницы. Просто не перечислить всех видов живности. Одних только представителей семейства воробьиных почти сорок разновидностей, а сколько всевозможных дятлов, гагар, кукушек, журавлей, сов, гусей-пискулек! О рыбах и говорить не буду! — И хотя он сказал это довольно решительно и твердо, но тут же и стал перечислять, загибая пальцы: — Сиг, осетр, стерлядь, горбуша, голец, омуль, таймень, пыжьян, муксун, — пальцы на обеих руках заканчивались, но Николая Николаевича это не остановило: — Ряпушка, тугун, нельма, хариус, корюшка, щука, карась, язь, елец, гольян…
— В нашем Гольянове, наверное, водился, — попытался остановить его Алексей. Но это было напрасным делом, дядя Коля, который был рыбаком с рождения, продолжал перебирать, как заведенный:
— …налим, плотва, ерш, окунь, бычки-подкаменщики, пелядь…
— Стоп! — взмолился на этом слове Леша. — На мат-то не переходи, Виктор Иванович запретил же.
— Рыба такая, — сказал рыбак-бурильщик. — Очень вкусная. А гнуса и комаров тоже почти с полсотни видов, между прочим. Но главное животное там конечно же олень. Это для коренного населения — всё: и транспорт, и продуктовый магазин, и промтоварный тоже. Он да собака — самые верные друзья ненца. Они говорят: «Есть олешек — жить можно, ушел олень — беда!»
Они остановились перед подъездом своего дома. Присели на лавочку перекурить. А Николай Александрович продолжал рассказывать:
— Конечно, раньше всей этой живности было гораздо больше, а сейчас в Красной книге многие виды и рыб, и птиц, и растений. За все сорок поколений ненцев и ханты с манси столько не уничтожили, как в XX веке. Те никогда не убивали зверя и дичи больше, чем требовалось для пропитания или торговли. Большинство из них до сих пор живет в чумах, а носят ягушку и малицу — это такая верхняя одежда из шкур молодых оленей, очень теплая и красивая, настоящее произведение искусства. А любимое кушанье — строганина, то есть свежемороженая рыба, тонко наструганная острым ножиком.
— Ты ел?
— А как же? С японским суши никакого сравнения. А какие у них сказки, мифы, песни, обрядовые танцы! По их поверьям, не только человек или зверь, но и каждый предмет, вещь имеет свою душу. Душа есть у дерева, у камня, у реки, у снега. Молились небу, утренней звезде, медведю-амикану — хозяину леса. И хотя давно уже приняли христианство, но к шаманам все тот же древний почет и уважение.
Очень трудолюбивый народ, простой и бесхитростный, чистоплотный, гостеприимный. Живут с того, что дает земля, река, природа. Нам еще самим надо многому у них поучиться. Потому что они не только научились жить в этом суровом климате, но и сохранили свою самобытность, культуру, какую-то духовную связь с ушедшими поколениями, с предками. Не то что мы. У нас только и происходит, что каждое новое поколение старается зачеркнуть предыдущее, а то и сразу несколько, целые эпохи. Теперь вот нашли новую забаву; всякие перезахоронения. Что ни год — то кого-нибудь закапываем, то раскапываем, то Деникина привозим, то Ленина выносим. Как будто от этого что-нибудь изменится, лучше будет! Какая-то мертвечина одна…
