А ведь он вел еще и преподавательскую работу в Куйбышевском институте. Потом стал выполнять депутатские обязанности. Но мелочей для него не было. Всегда принимал рабочих по личным вопросам, в поездках по области непременно заезжал в пионерские лагеря, помогал доставать путевки в санатории для заболевших детей, договаривался об их лечении в московских клиниках. Рассказывать об этом можно очень долго, поскольку подобных случаев масса. Так, к нему не стеснялись обращаться со своими заботами пациенты из подшефного дома инвалидов, и Виктор Иванович внимательно их выслушивал и помогал по всем вопросам: от обеспечения инвалидной коляской до замены валенок. Он умел и любил работать, но и другим людям работать вместе с ним было интересно, почетно и перспективно. После назначения на высокую должность начальника «Куйбышевнефти» в подчинении у него оказались не только буровики-эксплуатационники, но и нефтеразведчики, нефтепромысловики, строители. И многие из них потом, через полтора десятка лет, по его призыву отправятся вслед за своим лидером в Западную Сибирь, оставляя обустроенные места, не боясь новых трудностей и неизвестности. Потому что доверяли ему как капитану, держащему в своих твердых руках штурвал и знающему правильный курс корабля. И пусть это звучит несколько высокопарно, но это именно так. Из песни, как говорится, слова не выкинешь.
Однако предоставим вновь слово сыну Сергею, на глазах которого развертывалась «куйбышевская эпопея» его отца. «…Буровые мастера (к которым у отца было особое отношение) запросто звонили нам домой, причем не только по производственным, но нередко и по каким-то своим, сугубо личным делам. Наверное, одно из самых ярких впечатлений детства — это вообще, в целом отношение отца к людям. С какими бы просьбами к нему ни обращались, он старался их непременно выполнить и всем помочь. Люди тянулись к нему еще и потому, что отец действительно, всамделишно, а не для видимости, интересовался их жизнью. Да, это был не формальный, не дежурный интерес. Разговор с буровым мастером, приехавшим к нему, отец, как правило, начинал не с производственных вопросов, а с расспросов: «Как там у вас с питанием? Где живете? Какие условия?» Люди понимали: они для этого большого начальника не «винтики». Отец и сам постоянно наведывался к буровым мастерам домой, они там и чай пили, и «за жизнь» говорили. Его внимание к людям мне крепко запомнилось, и в своей взрослой жизни я старался его перенять. К сожалению, подробно рассказывать мне о своей довоенной жизни отцу было некогда, какие-то отрывочные детали этой жизни я черпал из рассказов мамы. Врезалась в память одна ее фраза: «Сынок, мы с папой прожили очень нелегкую жизнь, и мне хотелось бы, чтобы у вас она была совершенно другая». В домашних делах мама была главной. Но какой-то семейной иерархии не существовало. Родители жили в ладу и радости, неприятности и заботы делились поровну. Но отец был сильно занят на работе, сильно выматывался там, потому, естественно, мама брала домашние дела в основном на себя. Отец был совершенно безразличен к престижным «прибамбасам», он как бы не замечал всего этого. Мама, видимо, сразу поняла, что отца не переделаешь. Поэтому семья наша действительно жила очень скромно: в обыкновенной трехкомнатной «хрущевке» со стандартной мебелью и т. п. Отцу, мне кажется, и в голову не приходило использовать свое положение и авторитет в личных, бытовых целях. Я даже не представляю, как бы такое могло случиться, — у него мысли были направлены совсем в другую сторону.
И если кто-то сегодня скептически улыбается, слыша это, то они должны знать — такие люда были. К ним сейчас можно относиться по-разному, называют их идеалистами, «совками», людьми, не умеющими жить, и т. д., и т. п. Но я лично человека лучше, светлее, чище, чем мой отец, не знаю.
У меня перед глазами был пример такой преданности профессии, своему делу, что и мой выбор напрашивался сам собой. Отец мог перейти на аппаратную работу в Москву, в министерство, и предложения, знаю, такие были, и, наверное, деловая работа полегче, быт получше. Но он на это не шел, даже не мыслил себя, думаю, без практического производства. Хорошо помню, как отца назначили на работу в Тюмень. Как-то вечером, вернувшись из Москвы, пришел он домой и без всякой подготовки сказал: «Клава, уезжаем».
«Куда?» — мать просто оторопела. Только-только обжились, устроились. Куйбышев — прекрасный город, Волга, чудесная природа, и тут — Сибирь, морозы, неизвестность. Но все, вопрос был им решен, никаких обсуждений не полагалось, и нам, домашним, оставалось, как солдатам, только выполнять его команду. Осенью отец уехал один, а потом, в январе, вернулся за мамой. Ехали мы поездом, с пересадкой в Свердловске, и, казалось, что весь поезд заполнен куйбышевцами, отправлявшимися вместе с отцом в далекую Тюмень. И, наверное, действительно так и было, поскольку огромное количество куйбышевских специалистов-нефтяников приняли решение отправиться в Сибирь. В вагонах только и было разговоров о том, как бурить скважины в Сибири, прокладывать на болотах нефтепроводы, строить линии электропередач. Конечно, для отца это стало огромной поддержкой: люди, проработавшие с ним годы и годы в Куйбышевской области, загорелись, как и он, идеей освоения нового, неизведанного и крепко поддержали его в этот сложный период».
Но всё это будет потом, в 1965 году, когда Виктор Иванович Муравленко, применяя военную терминологию, словно главнокомандующий соберет свое «нефтяное войско» и отдаст приказ: «Начинаем новую битву и новое наступление на нефть — в Западной Сибири». А пока шли, продолжались пятидесятые годы… И одно только остается мне не до конца ясным: почему, отчего Клавдия Захаровна сказала однажды своему сыну Сергею, что хотела бы для него совершенно иной жизни, чем у его отца? Ведь жизнь-то Виктора Ивановича была действительно героической, хоть и беспокойной, трудной, но он был счастлив и в семье, и в своей работе, исполнил свое предназначение на земле, состоялся как человек и личность. Как великий человек и выдающаяся личность. Но, может быть, это связано с личной трагедией, с тем, что произошло с его первым сыном — Валерием? Пережить это было страшно трудно. А материнское сердце всегда хочет для своих детей просто спокойной и счастливой жизни, без бурь и волнении. Наверное, так. Но об этом — позже…»
2
Николай Александрович, читавший вслух эти страницы, остановился, сделал «мхатовскую» паузу и поглядел на Алексея, который, закрыв глаза, развалился в кресле. Казалось, он опять спит. Но это было не так.
— Я слушаю, слушаю, — произнес юноша. — Но меня вот что, дядя Коля, интересует. Два вопроса. Эти самые пятидесятые годы — пора твоей молодости, противостояние СССР и Америки. Я и не знал, честно говоря, какая «холодная война» шла и во что она вылилась. В школе нам об этом ничего толком не рассказывали. Собственно, историю СССР толком и не преподавали — так, одним черным цветом мазали. Якобы всё началось с 1991 года. А до этого — провал, пустота, яма с нечистотами. Так что ты давай, поподробнее. До футбола у нас еще пять часов. И второй вопрос: что все-таки случилось с Валерием Муравленко? Мне кажется, что именно тут кроется причина личной трагедии Виктора Ивановича.
Старый буровик отложил рукопись, встал, заходил по комнате, словно собираясь с мыслями. Потом, тщательно подбирая слова, начал говорить:
