И все-таки 21 сентября 1953 года «бесперспективная» Березовская скважина № 24 дала мощный газовый фонтан. Фонтан этот изменил планы Министерства геологии СССР, которое уже сворачивало поисковые работы в этом регионе, посчитав их нецелесообразными. Сразу же были созданы Березовская комплексная геофизическая партия, а также нефтегазоразведочная и геофизическая экспедиции. С 1954 года они открыли еще 7 газовых месторождений: Деминское, Южно- и Северо-Алясовское, Чуэльскос, Игримское, Похромское и Пауль-Турское. Их общие разведанные запасы газа составляли 56 миллиардов кубических метров. Признаки нефти были обнаружены геологами и в 1959 году в скважинах около селения Малый Атлым и рядом с поселком Мулымья Кондинского района. Потом в июне 1960 года дала нефть скважина Р-6 близ Шаима, пробуренная бригадой С. Н. Урусова. В марте 1961 года геологоразведчики получили мощный фонтан нефти в Мегионе из скважины Р-1. Начиналась эпоха большой нефти и газа, великая эпоха промышленного освоения богатств Западной Сибири. Нужен был человек, который объединит все силы в единый мощный кулак. И такой человек найдется. Им будет Виктор Иванович Муравленко.
Но здесь нельзя не сказать об одной проблеме, которая часто замалчивалась, никогда широко не обсуждалась. Речь идет не о первых нефтегазовых разработках в Сибири, начавшихся в пятидесятые годы, и не о нашем «капиталистическом времени», когда во главу угла ставится только прибыль, а о всей полувековой истории промышленного освоения «черного золота» и газа в этом крае. Что оно принесло коренным народам? Об экономической составляющей говорить не будем — плюсы тут очевидны, комментарии не нужны. Вся инфраструктура Западной Сибири поднялась на нефти и газе. Да что там Западная Сибирь! Весь СССР, Россия. Не будь Тюменской области, возможно, уже в шестидесятые годы наступил бы экономический крах. Так что выгоды в освоении углеводородного сырья неоспоримы. Но было бы несправедливо и необъективно ограничиваться рассмотрением только «одной стороны медали». Следовало бы посмотреть на «цивилизационное пришествие» и глазами местного, коренного населения. И тут картина вырисовывается несколько иная.
Будем правдивы: индустриализация и урбанизация региона имели и неожиданные негативные последствия. Эпоха «большой нефти» обострила проблему этнического выживания коренных народов Западной Сибири. В середине шестидесятых годов, к примеру, в крае проживали 12 200 ханты и 6800 манси, а к 1987 году — 8605 ханты и 4397 манси. Таким образом, за 20 «нефтеносных лет» произошло существенное сокращение численности коренного населения.
Конечно, причины этого тревожного процесса были связаны не только с принципами национальной политики Советского государства, но и с практикой промышленного освоения северных территорий. Традиционный уклад жизни кочевых народов воспринимался в правительственных верхах как отсталый, им принудительно старались привить образ жизни основной массы населения страны. Коренных жителей переводили на оседлость, загоняли в рыболовецкие и оленеводческие колхозы, охотничьи артели; детей отправляли в интернаты, где они были лишены повседневной связи с родителями. А для малых народов разрыв родовых связей — это быстрая гибель. Все это разрушало основы самостоятельности и жизнеспособности исконных северян. Люди утрачивали специфические навыки труда и жизни в экстремальных условиях Приполярья, теряли спасительную для их предков непосредственную связь с природой, окружающей средой. И одновременно не могли так быстро, как от них требовали, адаптироваться к индустриальному обществу. Да и не хотели, честно говоря.
Вторжение промысловиков и строителей в места традиционного расселения коренных народов еще больше ухудшило их положение. В распоряжение ресурсодобывающих ведомств попали миллионы гектаров родовых угодий, из-за чего естественная база традиционного хозяйства стала разрушаться. Надо признать, что резко ухудшилась и экологическая ситуация. (Ну невозможно качать нефть и при этом не нанести никакого вреда природе!) Менее чем за двадцать лет в результате производственной деятельности поголовье дикого оленя в одном только Ханты-Мансийском округе (самом нефтеносном) уменьшилось в три раза — с 12 до 4 тысяч, был уничтожен миллион гектаров оленьих пастбищ. А из-за хищнического истребления и браконьерства неумолимо сокращалось и количество пушного зверя, дичи, рыбы.
Виктор Иванович Муравленко всегда возражал против вахтового метода. Он понимал, к чему это ведет, потому что вахтовик — это тот же «легионер-наемник». Но в первые годы, в отсутствие инфраструктуры, метод этот применялся, уйти от него было нельзя. Возобновили его и после смерти Виктора Ивановича, в восьмидесятые и девяностые годы. Делалось так: почти сто тысяч специалистов регулярно доставляли в регион с Украины, Белоруссии и других районов Союза — самолетами. Две-три недели они добывали «черное золото», две недели дома на юге «загорали», потом снова летели на заработки. На промыслах и буровых тогда остро не хватало рабочих рук. А к 1980 году массовая безработица охватила в основном коренное население приобского Севера. От безделья вынуждены были изнывать, как правило, потомственные таежники. Заниматься традиционными отраслями для многих северян стало невозможно. К сожалению, нефтяники и газовики всерьез подорвали базу для развития оленеводства, охоты и рыбной ловли. Где-то они проложили нефтепроводы через богатейшие пастбища, предварительно пропитав весь ягельник бензином, так что пришлось всех оленей забивать, где-то допустили утечку мазута в рыбную речку, оставив несколько стойбищ без рыбных запасов, а еще где-то повырубали все окрестные леса, и охотникам стало просто негде выслеживать соболей. Это — в восьмидесятые годы, в период сумасшедшей «нефтяной гонки», уже после ухода из жизни Муравленко.
Поставим вопрос и таким образом: а что вообще делать коренному жителю, идти в сорок лет на буровую? Так у него руки совсем другие и образ жизни иной. Он не привык с железками работать, ему даже тяжело целые сутки напролет слушать лязг металла. Он всю жизнь, перенимая отцовские навыки, изучал повадки зверей, учился неслышно подбираться к медведю.
Естественно, у него и психология совсем другая, нежели у нефтяника. Вахтовику что? Сегодня он в гостях на севере, на машину зарабатывает, завтра — дома на юге. Зачем ему заботиться о тайге, объезжать стороной лесной бор, когда можно проехать и напрямик по ягельнику — невелика беда. Вот потому-то Муравленко и хотел, чтобы нефтяники не приезжали, а жили на этой земле, пустили бы здесь корни. А для таежника изъезженный ягельник — это действительно беда, поскольку потом чуть ли не полвека оленей сюда больше не привести, именно за такой срок идет восстановление ягельника. Вот почему коренной житель к нефтяной вышке не потянулся. Буровая стала для него олицетворением грядущей катастрофы.
Перед коренным населением встал выбор: или уходить на другие, еще неосвоенные земли, или искать себе место в новой социально-экономической ситуации. Оба варианта были связаны с большими трудностями. Так называемые компенсационные меры снабжения продуктами и промтоварами формировали у местных жителей иждивенческое отношение к государству («прокормит!»). А как, на какую работу можно устроиться в поселке, где все рабочие места заняты? Не устраивать же в одной маленькой котельной пятнадцать ставок кочегаров и не нанимать же человек двадцать для охраны колхозной конторы. Да и для сельского магазина больше двух грузчиков не требуется. Куда же остальным податься? Нашелся и третий путь — вчерашние прекрасные охотники и оленеводы окружили винные магазины и запили от тоски и безделья. А в национальные поселки для решения всяких «трудностей» (чего греха таить) стали увеличивать завоз водки и спирта.
