Ведь в нефтяном деле есть такие профессии, люди, которые непременно должны жить постоянно вблизи промыслов. Например руководители. Как могут начальники работать вахтово? Сегодня один, завтра другой? Бардак получится. А буровики? Они же буквально «прикипают» к своим скважинам. И вообще Муравленко считал, что вместо нескольких барачных поселков надо строить один город, такой, как Нижневартовск. На Тюменском Севере должны подниматься новые базовые города, где жители будут пользоваться всеми городскими удобствами, почувствуют себя не временщиками, а хозяевами здешних мест. Он спрашивал сам себя и других руководителей: будет ли хорошо завтра то, что допустимо сегодня? И в этом — смысл его деятельности, поскольку он видел перспективу развития всей Западной Сибири.
— Выходит, будь на месте Муравленко кто-то другой, история Тюменского Севера пошла бы по иному пути? — спросил Леша, внимательно слушая Чишинова.
— Хороший вопрос. Ответить можно. Нефть, скорее всего, качали бы, как и положено. Может быть, всю и выкачали бы к нашему времени. Но край остался бы в диком состоянии, без промышленных городов, аэропортов и дорог. Но ты не подумай, что он все решения принимал единолично, как диктатор. Он всегда советовался с людьми, со своими замами, подчиненными. Любил говорить: решать будем вместе. Не потому что боялся принять всю ответственность на себя, а потому что доверял людям.
Даже такой случай. Прибыла в Нижневартовск большая партия кадровых строителей. А жить негде, дело идет к зиме. Но готов к сдаче новый дом, который строили для нефтяников. Уже были и квартиры распределены, и ордера выписаны. Муравленко мог авторитарно взять и передать этот дом строителям. Но он собрал нефтяников и объяснил: эти люди принадлежат не к нашему ведомству, но они обеспечат городу мощное строительство, ваш же тыл, так как поступим? И нефтяники решили отдать этот долгожданный дом вновь прибывшим. Так что он даже с рабочими советовался, с ходу ничего не решал. Если возникала какая-то трудная проблема, он никогда не рубил с плеча, не говорил: «Нет». Отвечал: «Надо подумать». Но нерешенных проблем не оставалось, и проволочек никаких не было. А уж когда к нему обращались по личным вопросам — то тут уж все делалось сразу, любая разумная просьба выполнялась незамедлительно.
Однажды пришла к нему на прием мать, у которой обгорел мальчик. Ожоги были сильнейшие. Виктор Иванович, наверное, мысленно представил своего сына, Валерия. Нужен был прополис, оливковое масло, разные лекарства. Так Галина Павловна, его референт, ездила за этим дефицитным оливковым маслом аж в Москву, доставала его в ресторане «Прага». И еще пример. Виктор Иванович на память знал, сколько нужно тому же Нижневартовску мяса, молока, муки, овощей, какой остаток продуктов есть на базах. Добивался, чтобы жители ни в чем не чувствовали недостатка. Какой руководитель такого ранга будет этим заниматься? А Муравленко вникал и в это, поскольку своих продовольственных запасов еще не было, всё завозилось на Север централизованно, с Большой земли. Но он считал, что в скором времени Тюменский край сам будет себя обеспечивать, стремился развивать подсобные хозяйства.
Вдов погибших нефтяников Виктор Иванович окружал постоянной заботой и вниманием, выделял им в первую очередь квартиры в Тюмени, до конца своих дней следил, чтобы ни они, ни их дети ни в чем не нуждались. А теперь? Стыдно сказать: нищенскую пенсию и ту порою не выплачивают. Льготы вон отменили. Тарифы на квартплату, электроэнергию, телефон растут как чертополох в огороде, где нет хозяина. Где одни мародеры. А Муравленко был рачительным и умным хозяином, он сорняки выпалывал, потому при нем и сад цвел. Торжествовали и порядок, и изобилие, и красота.
А потом, как у Чехова: вишневый сад продали, а деревья вырубили, — добавил дядя Коля, останавливаясь перед прудом. Этот искусственный водоем также напоминал своими очертаниями сердце, только с бетонной каймой. Вряд ли тут могла таиться на дне Златая Айни. Хотя злые духи-лунги, не хантыйские, а московские, могли водиться и здесь. Их ровно столько же, сколько и ангелов-хранителей, и незримая борьба между ними за человеческое сердце идет всегда, не прекращаясь ни днем ни ночью. А сами люди почему-то охотнее идут в плен к злым духам.
— А каким было прошлое Мегиона? — продолжил Чиши-нов. — В начале прошлого века там, на правом берегу Оби, стояло всего несколько юрт, пяток дворов да земская трактовая станция. В тридцатых годах образовалась рыбартель, потом — из спецпереселенцев — колхоз «Ударник». Первый фонтан нефти ударил в 1961 году. Вот тогда-то в таежную глухомань и пришла новая, яркая, энергичная жизнь. Началась интенсивная разведка недр, а на высоком берегу Меги пошло стремительное строительство.
Первоначально в новом поселке проживало около тысячи человек. С каждым годом он становился все более уютным. Геологам часто приходилось жить и работать на «точках», вдалеке от поселка. Но когда они возвращались из тайги, всякий раз дивились чему-то новому в Мегионе — новому магазину, школе, клубу, детскому садику.
В 1964 году Мегион получил статус поселка городского типа, а с 23 июля 1980-го стал городом окружного подчинения. В одной из своих книг истовый патриот и неутомимый делатель Тюменского Севера Сергей Дмитриевич Великопольский написал, что Самотлор и Нижневартовск стали символами, гордостью, чудом XX века. Но без Мегиона этого не было бы. Потому что именно мегионцы нашли и открыли Самотлор, они начали строительство Нижневартовска, мегионскими были и первые кадры.
Кого можно вспомнить в первую очередь? Горного инженера, начальника Мегионского промысла Георгия Самуиловича Арнопольского, родившегося в нефтяном Баку, работавшего на месторождениях в Татарии и ставшего одним из пионеров освоения нового западносибирского края. Он брал на себя самую тяжелую ношу, жил и работал на перегрузках. Сердце не выдержало в сорок лет. Был такой случай: в пятидесятиградусную стужу на обвязку одной из Самотлорских скважин привезли металлоконструкцию. А при разгрузке это стальное сооружение рассыпалось и превратилось в груду металла — прямо на глазах у Арнопольского и других руководителей. Вот потому-то он и говорил потом, что даже металл не выдерживал таких условий, а люди стоят, работают, не жалея себя. А сейчас даже ни одна из улиц Мегиона не названа его именем. Это несправедливо.
Николай Александрович посмотрел в сторону уродливого красного монумента в честь мадьярского расстрельных дел мастера Белы Куна на перекрестке и пообещал:
— Когда-нибудь ночью я его взорву, толовые шашки остались. Здесь должен бы стоять памятник Муравленко. И Абазарова не мешало бы увековечить. Это был один из плеяды тюменских геологов, первооткрыватель месторождений. С 1960 года работал главным инженером Ханты-Мансийской и Березовской геолого-разведочных экспедиций, так рвался на Север, что уехал туда без трудовой книжки, поскольку его не отпускали с буровых Краснодарского края. Затем стал начальником Мегионской нефтеразведки. Предшественник Владимира Алексеевича на этом посту, Шалавин, проработав всего пол месяца, не выдержал и, как бы «оправдывая» свою фамилию, попросту сбежал. На него было даже заведено уголовное дело — за варварскую вырубку кедрового бора на берегу Меги. Абазаров же прежде всего занялся укреплением материально-технической базы, налаживанием быта геологов. Надо было до начала холодов спешно переселить людей из палаток в вагон-домики. Баржи с грузами в навигационный период шли одна за другой. Везли трубы, глину, химреагенты, жилые вагончики, полевые кухни. Об Абазарове все вспоминают как о человеке из «легенды». А было ему тогда чуть больше тридцати лет. Жесткий, справедливый, даже яростный в работе, волевой, не жалеющий ни сил, ни времени руководитель. Под его началом нефтеразведочная экспедиция стала одной из лучших на тюменской земле. Он понимал, что без костяка буровых мастеров, бурильщиков, вышкомонтажников, механиков-водителей новых задач не решить. Его опорой стали буровые мастера Норкин и Малыгин, бурильщики Меджевский, Костырев, Хафизов, Симаков, Сухушин, транспортники Анисовец, Медведев, Васякин.