Работа диспетчеров была очень тяжелой, нервной, за ночь они собирали сводки со всего Севера, а к утру оставались буквально «без голоса». Однако сводки, как бутерброд к завтраку, были всегда готовы, и у всех начальников управлений рабочий день начинался именно со сводок. Можно сказать, что диспетчерская служба формировала дисциплину в главке.
Сама Запорожец прошла месячную стажировку в секретариате одного из заместителей председателя Совета Министров СССР. Это стало для нее хорошей школой, там ее научили мудрому правилу аппаратного работника: «Ничего не бери, ничего не давай и никого не продавай». Последнее было важно в любом общем деле, ведь жизнь сурова и беспощадна ко всяким проявлениям малодушия, к обману, к самоутверждению за чужой счет. Сам Виктор Иванович никогда никого не предавал и не продавал, но мог быть жестким, требовал быстрого и четкого выполнения своих распоряжений, а если этого не происходило, то тогда бывал и беспощаден — головы летели независимо от положения их владельцев. Двигали им не эмоции, а в первую очередь разум. Он мог сдержать свое раздражение или изменить решение, когда понимал, что не прав. Но если был прав — назад ходу не было. Собственное мнение не всегда было определяющим. Если в каком-то вопросе чувствовал себя не твердо — созывал совет, выслушивал компетентные доводы.
Когда в главке шло совещание по вопросу строительства «белых городов» в Тюменской области, он произнес «золотые слова»: «Каждый проект делать, рассматривать и принимать индивидуально! Второй Западной Сибири на планете нет!» Это раскрывает всю степень его ответственности за будущее края, стремление избежать ошибок, строить не на годы, а на века.
Документооборот в главке увеличивался, как девятый вал, и всё это лежало на плечах хрупкой женщины с такой грозной мужской фамилией — Запорожец. Рассмотреть каждую бумажку Муравленко не смог бы чисто физически, многое, что приходило с почтой, ему вообще не докладывалось: Галина Павловна оберегала его от пустой траты времени. И это было естественно — мелкие вопросы решали сами. Но Виктор Иванович в обязательном порядке рассматривал документы, которые касались финансовых вопросов, внешних связей, личные обращения к нему и, разумеется, официальные письма, приказы, запросы. Запорожец докладывала ему, хотя бы коротко, по каждому из документов, сообщала, если нужно, мнения соответствующих специалистов и работников аппарата. И все знали главное правило Муравленко: вопросы Севера решать в течение часа, в крайнем случае — в течение суток. Сам он работал с бумагами допоздна, уходя из главка чуть ли не последним.
Однажды произошел такой случай: Виктор Иванович приехал из командировки, а документов на его рабочем столе накопилось особенно много. Сидел он над ними, ломал голову, а потом… Потом, когда утром Галина Павловна пришла на работу, то увидела, что все бумаги и документы лежат… в урне. Не выдержал, не стерпел, вот и сгреб их со стола одним решительным жестом. Это, конечно, был единичный случай, Муравленко, разумеется, понимал, что ни от бумаг, ни от проблем уйти невозможно, всё равно достанут. А на минутную слабость имеет право каждый человек.
Зато цифры из тех же бумаг и документов он знал назубок. Выступая на совещаниях или на собраниях партхозактива, Муравленко практически никогда не заглядывал в подготовленные тексты, свободно оперировал данными. Да, он был самолюбив, но у него было и повышенное чувство собственного достоинства. Он любил, когда его хвалили за конкретное дело — за новую школу в каком-нибудь поселке нефтяников, за подсобное хозяйство на промысле, но подхалимов не переносил на дух. Не терпел грубости, хамства. Как-то раз его заместитель Крол накричал на Галину Павловну. Запорожец пришла к Муравленко и сказала, что кричать на себя никому не позволит. Виктор Иванович нажал на селектор, вызвал Крола и твердо заявил: «Матвей Маркович, вы позволили себе накричать на Галину Павловну. Это должно быть в последний раз — она мой помощник, а я на нее голос не поднимаю никогда». Крол извинился. И больше подобного не повторялось.
Но однажды пробежала «черная кошка» и между ними: начальником главка и его помощником. Дело было так. Одного из высоких гостей из Москвы надо было отправлять обратно в столицу. Муравленко поручил это Галине Павловне. Но рейса в тот день не было. Гостя, чтобы не пропадало зря время, повезли показывать красоты окрестностей. Виктор Иванович, когда узнал, что этого человека «держали» в Тюмени чуть ли не целые сутки, страшно разозлился. Он не разобрался в ситуации, вызвал в кабинет Запорожец, сам разговаривал на повышенных тонах, а потом предложил написать заявление об уходе. Галина Павловна — человек с характером. Она тут же написала это заявление и ушла в отдел, как говорится, собирать вещи. Но через полчаса в отделе появился сам Муравленко. Ему уже доложили, как и что было по существу. Пришел с извинениями. И это тоже было очень по-мужски, по-человечески. Мир между ними восстановился и уже более не нарушался никогда.
В заботу Галины Павловны входила и доставка необходимых для его здоровья лекарств, а многие из них были дефицитом. Приходилось договариваться, встречать рейсы, а то и ездить за тем же астмапеном в Москву. А Муравленко мог на следующий день отдать лекарство какому-нибудь другому человеку, который, на его взгляд, нуждался в этом еще больше. Оберегал «своих». А «своими» были все работники главка, все сотрудники трестов, управлений, объединений, даже те, кто уходил на другое место работы — на повышение в Москву или в обком партии, где был создан отдел нефти, газа и геологии. Все они были единомышленниками, общались и жили, как одна большая дружная семья. Чужие не задерживались. Муравленко объяснял это так: «Если кто «не тот», его сама среда вытеснит и очень быстро». Вот почему он был не только руководителем, но и «батей», как его уважительно называли в главке. Чего стоит такая трогательная забота о женщинах, как открытие в главке дамской парикмахерской — это о чем-нибудь да говорит! А он просто хотел видеть всех сотрудниц красивыми. Может быть, красота, гармония, тяга к прекрасному, к высшему преображению и были самой содержательной гранью его жизни.
…После смерти Муравленко в главке был глубокий траур — потеряли самого близкого человека. Даже громко не разговаривали. Через семнадцать дней новым начальником был назначен Феликс Григорьевич Аржанов, началась реорганизация. Не по воле Аржанова, а по решению сверху, из министерства. Министр Мальцев разговаривал с новым руководителем «Главтюменнефтегаза» только на повышенных тонах и нередко через мат, чего он никогда бы не позволил в отношении Муравленко. Все обиды, накопившиеся на главк за его самостоятельность, «вылились» на Аржанова. Он оказался словно буфером между блестящим прошлым и неизвестным будущим.
Впрочем, не таким уж оно было и неизвестным. Феликс Григорьевич был замечательным главным инженером, технарем-теоретиком, но у руководителя должен быть несколько иной талант. Прежде всего — воля, дипломатия, самостоятельность, абсолютный авторитет. Муравленко знал и вникал во все: в экономику, строительство, сельское хозяйство, медицину, торговлю. У Аржанова не было времени учиться всему этому. Каждый, входящий к нему в кабинет, невольно сравнивал его с Муравленко. И сравнение это было не в пользу Феликса Григорьевича. Надо признать: как начальник главка он не состоялся.
