И дальше Сократ продолжает уже от себя: «Значит, и тот, кто рассчитывает запечатлеть в письменах свое искусство и кто в свою очередь черпает его из письмен, потому что оно будто бы надежно и прочно сохраняется там на будущее, — оба преисполнены простодушия… В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их — они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде — и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способно ни защититься, ни помочь себе… Что же, не взглянуть ли нам, как возникает другое сочинение, родной брат первого, и насколько оно по своей природе лучше того и могущественнее?.. Это то сочинение, которое по мере приобретения знаний пишется в душе обучающегося; оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с кем следует, умеет и промолчать».
Эти слова Сократа сохранены его гениальным учеником — Платоном. В целом пет полной ясности, насколько тот образ «босоногого мудреца», который воссоздает Платон в своих произведениях, соответствует реальной личности Сократа. Это очень серьезная научная проблема, о которой еще будет подробно говориться ниже. Ни, кажется, можно с уверенностью утверждать, что именно в процитированном месте Платон достоверно излагает мысли своего учителя.
Итак, мотивы, по которым Сократ не писал философских или каких-либо иных трудов, тут очень ярко и талантливо аргументированы. Кое с чем из сказанного даже и поныне можно согласиться. Письменность ухудшает память, говорит Сократ, она вселяет в людей мнимую мудрость, то есть ложную уверенность в собственной эрудиции, при том что на самом деле эрудиция эта поверхностна; с письменными произведениями невозможно столь же полноценное общение, как с живыми людьми, — они не могут ответить на вопросы, рассеять то или иное недоумение читателя…
В этом — весь Сократ! Для него философия была постоянным диалогом, непрекращаюшимся процессом совместного поиска истины. Спор участников этого процесса обязательно приводит к тому, что за время разговора позиции каждого неоднократно переменятся. В этом методе совершенно нет догматизма. И по сравнению с ним любое записанное и изданное сочинение неизбежно становится более догматичным, поскольку оно уже зафиксировано и неизменно. Сократу гораздо милее живое общение учителя с учеником. Наверное, неуютно жилось бы этому философу в нашем современном мире, когда устное общение все больше сводится к минимуму, а учатся в основном по книгам…
Философ, никогда ничего не писавший, — этот феномен не может не порождать некий дискомфорт у историков философии: все-таки слишком уж это необычно. И поэтому иногда ставится вопрос: да правомерно ли вообще называть Сократа философом? Так, крупный отечественный ученый И. Д. Рожанский пишет а Сократе: «…Он, скорее, был народным мудрецом, образ жизни и поведение которого производили не меньшее впечатление, чем содержание его высказываний»
.
Со второй частью этой формулировки можно, безусловно, согласиться, а вот относительно первой — возникают серьезные возражения. Сократ — «народный мудрец», то есть как бы не совсем философ (или совсем не философ)? Фигура, более схожая, например, с представителями древней восточной мудрости? Да и в самой Греции были мудрецы — люди, которых именно так и называли современники и потомки. Солон, Хилон, Питгак, Фалес… Только жили и действовали они лет за полтораста до Сократа, в первой половине VI века до и. э.
Греки впоследствии пытались составить канонический перечень «семи мудрецов». Но у разных авторов этот список имеет не вполне одинаковый вид, так что всего мудрецов насчитывается не семь, а побольше — с десяток или с дюжину
. Мудрены стояли у истоков эллинской мысли. Не случайно позднеантичный писатель Диоген Лаэртский начинает свой компендиум по истории философии именно с мудрецов, а потом уже переходит к собственно философам.
Мудрец по-древнегречески «софос», а философ — «философос». Дословно — «любомудр», любящий мудрость. В том-то и принципиальная разница: мудрец претендует на то, что он обладает мудростью, а философ не столь самонадеян: он лишь стремится к мудрости. Мудрец знает, философ ищет. Поэтому мудрецы высказывали свои мнения в форме кратких декларативных изречений, афоризмов, не утруждая себя тем, чтобы их доказывать.
Тем из мудрецов, кто ближе всего стоял к философии, считается Фалес Милетский. Его даже называют первым философом в античной и мировой истории. Однако достоверно известно, что сам Фалес себя так никогда не называл, да и терминов «философ», «философия» в его время еще не существовало. По надежным свидетельствам, первым эти термины ввел Пифагор несколько позже, во второй половине VI века до н. э. Вот как пишет об этом тот же Диоген Лаэртский:
«Философию философией |любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор… Мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней — «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ | «любомудр»] — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. I. 12). Несомненно, прибегая к новому, неизвестному до него словоупотреблению, Пифагор сознательно и демонстративно противопоставлял себя «мудрецам»
.
Но дело даже не в названиях. Фалеса трудно считать философом, прежде всего потому, что его манера мыслить и излагать свои мысли — еще вполне предфилософская. «Начало всего — вода», «Мир одушевлен и полон божеств»… Сказано афористично, причем несколько темно и загадочно. А никаких объяснений не дается. Мудрецу должны внимать как пророку а не требовать от него рациональных аргументов.
Называя Сократа мудрецом, можем ли мы утверждать, что он возвратился именно к этой древней традиции? Ни в малейшей мере! Нельзя представить себе ничего более противоположного сократовским приемам мышления. Для мудрецов характерно совершенно иное — стремление любой вопрос всесторонне обсудить, рассмотреть все pro и contra, привести доказательства в пользу различных точек зрения, взвесить их, выбрать наилучшее…
Вот слова самого Сократа — из его речи на суде: «…мудрым-то оказывается бог… Человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит… Мудрейший тог, кто, подобно Сократу знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость» (Платон. Апология Сократа. 23 ab). Нельзя не заметить здесь переклички с мнением Пифагора, процитированным чуть выше.
У Сократа нет готовых рецептов, решения проблем рождаются в постоянном поиске. Он не знает, а ищет, и сам это неоднократно подчеркивает. В этом смысле он никак не мудрец, а именно философ до мозга костей. В полной мере философскими являются и его терминологический арсенал, и методология подхода к обсуждаемым темам — дедуктивная и индуктивная. В общем, вполне закономерно, что и сам Сократ называл себя не мудрецом, а философом, и современники воспринимали его именно так. А им, наверное, все-таки было виднее.
