Именно поэтому Диоген Лаэртский и зачисляет Симона в философы. Весьма прискорбно, что ни один из написанных им диалогов не сохранился: весьма интересно было бы узнать, как понимал сократовское учение этот «мыслитель-ремесленник». К указанию на то, что именно Симон — автор самых ранних сократических произведений, вполне возможно, следует отнестись с доверием. Действительно, если он еще при жизни учителя записывал его беседы, ему было тем более легко сразу после казни Сократа издать эти записи.
Здесь нужно пояснить, что мелкие лавочки близ Агоры вообще были излюбленным местом общения афинян. Обычный афинский гражданин мало времени проводил у себя лома: встав утром и позавтракав, он отправлялся в город — заниматься общественными делами, встречаться с друзьями, узнавать новости… А можно ли представить более удобное место для таких встреч, чем подобные лавочки? Подолгу просиживать в них было гораздо приятнее, чем на жаркой площади, — вспомним о греческом климате. К тому же лавочки как магнитом притягивали самые разнообразные слухи, сплетни и т. п.; в условиях отсутствия столь привычных нам СМИ они выполняли роль центров, где информация собиралась и передавалась.
Был и еще один фактор, побуждавший Сократа заходить в такие места. Он больше всего любил общаться с молодежью. А афинское общественное мнение не слишком-то одобряло, чтобы очень молодые люди часто показывались на самой Агоре — что им там делать, они еще не являются полноправными гражданами. А сидеть дома юношам тоже не хотелось — вот они и приходили в лавки: это была возможность одновременно и оказаться в средоточии городской жизни, и быть не на виду (ср. Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV. 2. I).
У каждого афинянина была на примете «своя», излюбленная лавка-мастерская, куда он особенно часто захаживал. Сократ предпочитал именно заведение Симона. Может быть, обо всем этом и не стоило говорить так подробно; однако имя Симона ныне привлекает внимание ученых вот по какой причине.
Археологи из Американской школы классических исследований в Афинах, на протяжении многих десятилетий ведущие раскопки Агоры и ее окрестностей, открыли в одном из соседних кварталов остатки дома ремесленника
. Были обнаружены инструменты и предметы, необходимые для изготовления обуви, и это не оставляло никакого сомнения в том, какой была конкретная профессия хозяина дома. Но наиболее сенсационной стала находка разбитого килика (чаши для питья), на котором было написано имя Симона! Греки часто делали такие владельческие метки на своих сосудах.
Итак, можно смело говорить о том, что теперь с полной точностью известно одно из мест, где бывал Сократ, где ступала его нога. И мы можем собственными глазами увидеть предметы, которых касался ученик Сократа, — а может быть, и сам «босоногий мудрец», кто знает? Почему бы ему, находясь в Симоновой мастерской, не взять в руки килик хозяина? Кстати, бывал у Симона также и Перикл (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 123).
* * *
Теэтет. Эго — один из самых последних учеников Сократа и одновременно один из самых одаренных. Он принадлежал к еще более молодому поколению, чем Федр и даже Платон: родился около 415 года до н. э. И. соответственно, был еще подростком, когда его впервые привели к Сократу — уже пожилому, которому оставалось жить очень недолго. Правда, возможно, указание Платона на то, что эта встреча состоялась буквально перед самым судом над Сократом (Платон. Теэтет. 210 d), — сознательный литературный прием Платона, желавшего таким образом повысить драматизм ситуации. Не исключено, что старик-философ и юный гений (как мы сейчас увидим, по отношению к Тeэтету этот эпитет — нс преувеличение) на самом деле начали общаться несколькими годами ранее.
Привел же к Сократу Теэтета его первый наставник — Феодор Киренский, видный ученый-геометр и близкий знакомый «босоногого мудреца». Привел со следующими словами, прекрасно характеризующими Теэтета как с внешней, так и с внутренней стороны:
«Да, Сократ, мне не стыдно сказать, а тебе, я думаю, услышать, какого подростка встретил я среди ваших граждан… Он не то чтобы прекрасной наружности и скорее даже похож на тебя своим вздернутым носом и глазами навыкате, разве что черты эти у него не так выражены… Знай же, что из всех, кого я когда-либо встречал — а приходили ко мне многие, — ни в ком не замечал я таких удивительно счастливых задатков. С легкостью усваивать то, что иному трудно, а с другой стороны, быть кротким, не уступая вместе с тем никому в мужестве, я не думал, что такое вообще может случаться, да и не вижу таких людей. Действительно, в ком столь же остры ум, сообразительность и память, как у этого юноши, те по большей части впечатлительны и норовисты, они носятся стремительно, как порожние триеры, и по природе своей скорее неистовы, чем мужественны; а более уравновешенные, те как-то вяло подходят к учению, их отягощает забывчивость. Этот же подходит к учению и любому исследованию легко, плавно и верно, так спокойно, словно бесшумно вытекающее масло, — и я удивляюсь, как в таком возрасте можно этого достичь» (Платон. Теэтет. 143 с — 144 b).
Сократ вступает с Теэтетом в диалог — на сей раз речь идет о знании и его природе. Философ ведет беседу необычайно доброжелательно. С одной стороны, вполне на равных, без снисходительного отношения старшего к младшему. С другой стороны, постоянно, но незаметно помогает талантливому подростку строить рассуждения, ненавязчиво подсказывает правильный ход мысли… Блестящий образчик сократовской майевтики, «повивального искусства» для ума! Под конец разговора Теэтет восклицает, обращаясь к Сократу: «Клянусь Зевсом, с твоей легкой руки я сказал больше, чем в себе носил!» (Платон. Теэтет. 210 b).
Уроки Сократа — пусть их и было немного, — конечно, не прошли бесследно для Теэтета. Да и могло ли быть иначе — ведь юноша обладал столь чуткой и восприимчивой душой, незаурядными способностями. Он подавал блестящие надежды и уже начал в полной мере их оправдывать. Правда, пошел Теэтет не по чисто философской, а по научной стезе и в двадцать с небольшим был уже одним из виднейших математиков своего времени, из тех, «благодаря которым увеличилось число теорем и геометрия приобрела более научный и систематический характер» (Прокл. Комментарий к первой книге «Начал» Евклида. Введение. II. 8).
Теэтета наверняка ждали новые замечательные успехи, но вмешалась судьба… В вышеприведенной его характеристике отмечалось, помимо прочих, и мужество. Да, он и на полях сражений бился всегда в первых рядах, не щадил себя. В результате в одной из войн со Спартой, в 391 году до н. э., он получил очень тяжелые ранения, да к тому же заразился дизентерией в лагере. Все это и свело его в могилу (Платон. Теэтет. 142 ab). Его еще успели привезти в Афины, но через несколько дней он ушел из жизни. Теэтету было не больше 25 лет. Воистину, как гласила древнегреческая поговорка, «кого любят боги, тот умирает молодым».
Ошибочным является часто встречающееся в историко-философской литературе
утверждение, что Теэтет скончался только в 369 году до н. э., — стало быть, уже зрелым мужем — и успел еще поработать в Академии Платона, открывшейся в 387 году до н. э.
Но в том, что Платон и Теэтет были знакомы, сомневаться не приходится. Известно, что впоследствии Платон уделял изучению математики, особенно геометрии, огромное значение и не допускал в свою школу лиц, несведущих в этой науке. Кто знает, не повлияло ли на это его воззрение общение с младшим товарищем?
