Сочетанием выносливости и воздержности отличалось и отношение Сократа к употреблению вина. Тот же Алкивиад говорит о нем так: «…До выпивки он не был охотник, но уж когда его принуждали пить, оставлял всех позади, и, что самое удивительное, никто никогда не видел Сократа пьяным» (Платон. Пир. 220 а). И в другом месте: «Он выпьет, сколько ему ни прикажешь, и не опьянеет ничуточки» (Платон. Пир. 214 а). А ранее по ходу той же пирушки, когда обсуждается вопрос — пить ли в этот вечер «вволю» или умеренно, — другой участник, Эриксимах, замечает: «Сократ не в счет: он способен и пить и не пить, так что, как бы мы ни поступили, он будет доволен» (Платон. Пир. 176 с).
И чем же, кстати, кончается пиру Агафона? После прихода Алкивиада все разговоры об умеренности были забыты. «Пить уже пришлось без всякого порядка, вино полилось рекой» (Платон. Пир. 223 b). Следующая картинка — уже рассветные часы:
«…Одни спят, другие разошлись по домам, а бодрствуют еще только Агафон, Аристофан и Сократ, которые пьют из большой чаши, передавая ее по кругу слева направо, причем Сократ ведет с ними беседу… Суть же беседы… состояла в том, что Сократ вынудил их признать, что один и тот же человек должен уметь сочинить и комедию и трагедию и что искусный трагический поэт является также и поэтом комическим. Оба по необходимости признали это, уже не очень следя за его рассуждениями: их клонило ко сну, и сперва уснул Аристофан, а потом, когда уже совсем рассвело, Агафон.
Сократ же, оставив их спящими, встал и ушел… Придя в Ликей (роща в пригороде Афин, где был гимнасий. — И. С.) и умывшись, Сократ провел остальную часть дня обычным образом. а к вечеру отправился домой отдохнуть» (Платон. Пир. 223 с слл.).
Как видим, Сократ опять вполне в своем духе. Почти все уже совершенно пьяны, а он, хоть не отставал от других, как ни в чем не бывало ведет свои беседы. Причем, по обыкновению, говорит о каком-нибудь занятии (в данном случае — о сочинении театральных драм) со специалистами именно в этом занятии, да еще и побеждает их. А потом идет заниматься своими делами, словно и не пил всю ночь вино… Воистину, не приходится удивляться, что «босоногий мудрец» сплошь и рядом озадачивал своих сограждан. Уж очень он был не похож на других людей.
* * *
Ясно, что такой человек, как Сократ, вряд ли мог быть идеальным семьянином. Он обладал совершенно другими качествами и достоинствами, не в его духе было бы — отдавать всего себя семье, дому. Да и смотрел он на семейную жизнь с присущей ему иронией. Когда кто-то попросил у него совета, жениться или не жениться, философ ответил: «Делай, что хочешь, — все равно раскаешься». Характерно, что сам он, напомним, женился на скандально знаменитой Ксантиппе довольно поздно, даже по греческим меркам — когда ему было уже под пятьдесят. Обычно мужчины вступали в брак примерно в тридцатилетнем возрасте. Может быть, Сократ и вовсе не хотел жениться, но в конце концов сделал, так сказать, уступку общественному мнению. На закоренелых холостяков смотрели косо.
Обстановка в семье Сократа и Ксантиппы стала притчей во языцех — из-за постоянно происходивших между супругами ссор. Обычно вину за напряженные отношения возлагают на Ксантиппу. И, не приходится сомневаться, характер у нес действительно был не сахар. Но, с другой стороны, ее тоже можно понять. Не только Ксантиппа, но и любая другая женщина, какая бы ни была на ее месте, наверняка порой не могла бы вынести то качество мужа, которое учениками воспринималось как философская невозмутимость, но в глазах жены выглядело полным равнодушием, бесчувственностью и нежеланием что-либо делать для близких.
Приведем несколько семейных сцен между Сократом и Ксантиппой в изложении Диогена Лаэртского. Нельзя быть уверенными, что все эти эпизоды вполне достоверны. Наверняка имеются среди них и чистой воды анекдоты, досужие сплетни. В конце концов, кто мог знать, что философ и его супруга говорили друг другу наедине, без свидетелей? Тем не менее материал в своей совокупности довольно показателен и, надо думать, в целом верно передает характер отношений.
«Однажды он (Сократ. — И. С.) позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой обед. «Не бойся, — сказал он, — если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 34). Сократ, как всегда, смотрит на вещи философски. Однако любая женщина, даже современная, подтвердит, что в описанной здесь ситуации она точно так же чувствовала бы себя неловко, как и Ксантиппа.
«Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гусиный гогот?» — «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», — сказал Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», — отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: «Зачем? чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: ‘Так ее, Сократ! так его, Ксантиппа!?» Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников: «Как они, одолев норовистых, легко управляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 36–37).
Невозможно избавиться от ощущения, что порой, может быть, Сократу и не следовало бы быть столь уж невозмутимым и хладнокровным в общении с женой: это должно было только сильнее бесить ее. Ведь Ксантиппа, чувствуется, обладала горячим темпераментом. В то же время вряд ли правомерно представлять ее какой-то сущей мегерой и фурией: была она, судя по всему самой обычной женщиной. Да, конечно, она не понимала своего мужа, да даже и не пыталась. Ну а понимал ли он ее и пытался ли понять? Думается, ответ тоже будет отрицательным.
Некоторые высказывания Сократа о Ксантиппе могут даже показаться несколько циничными, — например, когда он сравнивает ее с гусями ил и конями, или когда дает понять, что она нужна ему, в общем-то, только для рождения детей. Но здесь нужно учитывать, что в этих словах отразилась не оригинальная позиция философа, а общепринятая в классических Афинах точка зрения на женщин и брак. Выше уже говорилось о подчеркнуто патриархальном характере древнегреческого общества, о приниженном, затворническом положении «слабого пола»; приводились слова Демосфена о том, что «жен мы берем для того, чтобы иметь от них законных детей, а также для того, чтобы иметь в доме верного стража своего имущества». Не более того.
Женщина для греков — существо, принадлежащее скорее к миру Хаоса, чем к упорядоченному мужскому Космосу. Она — игрушка страстей и эмоций, которые решительно преобладают у нее над разумом, между тем как в норме, по мнению греков, все должно быть наоборот. Женщина в чем-то даже сродни дикому животному, которое нужно укрощать, приручать.
И это не метафора. Уже знакомый нам «образцовый хозяин» Исхомах, добрый знакомый Сократа, вспоминает, что его жена спустя некоторое время после замужества «привыкла ко мне и была ручной, так что молено было говорить с ней» (Ксенофонт. Домострой. 7. 10). Обратим внимание на сам способ выражения, на лексику: ведь так обычно выражаются именно о животных. Нс приходится сомневаться в том, что юная супруга Исхомаха, скорее всего, впервые в своей жизни оказавшаяся один на один с чужим, раньше незнакомым ей мужчиной, действительно первое время «дичилась». Точно так же вели себя и все ее сверстницы.
