* * *
Остановимся еще на одном источнике пристрастия Сократа к обмену немногословными репликами. Иемногословием, как известно, отличались спартанцы, и это настолько стало притчей во языцех, что даже породило сами термины «лаконизм», «лаконичный». Лаконика — древнегреческая область, центром которой являлась Спарта, «наконец» — синоним «спартанца».
Можно было бы привести море примеров спартанской краткости, но мы ограничимся одним. В Спарту прибыли послы с острова Самос. Они «явились к архонтам (здесь имеются в виду спартанские власти. — И. С.) и в длинной речи настоятельно просили о помощи. Архонты же дали на этом первом приеме ответ: они забыли начало речи и поэтому не понимают конца ее. После этого, явившись вторично, самосцы ничего не сказали, но принесли с собой только хлебную суму со словами: «Сума просит хлеба». Архонты же отвечали, что самосцы слишком перестарались с сумой. Впрочем, они все же решили помочь самосцам» (Геродот. История. 111.46).
Почему мы привели именно этот пример? Да потому, что он приходит в разительное соответствие с цитированными выше словами Сократа — когда он просит Протагора говорить короче, а то, дескать, он забудет, о чем шла речь. Совпадение столь полное, что оно вряд ли может быть случайным. Скорее всего, здесь можно говорить о совершенно сознательной аллюзии Платона (а может быть, и самого Сократа) на этот пассаж Геродота о любви спартанцев к краткости. Разговор Сократа и Протагора происходил в 432 году до н. э.; «История» Геродота к тому моменту еще не была издана в окончательном варианте
, однако автор уже зачитывал перед публикой обширные отрывки из нее, в том числе и в Афинах.
Отношение Сократа к Спарте — отдельная, большая тема. О ее политическом аспекте еще будет сказано ниже, когда придет время коснуться политических взглядов «босоногого мудреца». А пока отметим просто, что философ испытывал к спартанцам и их образу жизни самую теплую симпатию. Приведем хотя бы следующее его суждение из того же платоновского «Протагора»:
«Раньше и больше всего философия у эллинов была распространена на Крите и в Лакедемоне, и самое большое на Земле число софистов было там же; но критяне и лаконцы… отрицают это и делают вид, будто они невежественны, чтобы не обнаружилось, что они превосходят мудростью всех эллинов; они хотят, чтобы их считали самыми лучшими воинами и мужественными людьми, думая, что, если узнают, в чем именно их превосходство, все станут упражняться в том же, то есть в мудрости. Теперь же, скрывши настоящее, они обманули тех, кто подражает лаконцам в других государствах… усердствуя в гимнастике и нося короткие плащи, как будто именно благодаря этому лаконцы властвуют над эллинами… Они, как и критяне, не позволяют своим юношам отправляться в другие земли, чтобы те не разучились тому, чему они учат их сами. И в этих двух государствах не только мужчины гордятся воспитанием, но и женщины.
А что я говорю правду и лаконцы действительно отлично воспитаны в философии и искусстве слова, это вы можете узнать вот из чего: если бы кто захотел сблизиться с самым никчемным из лаконцев, то на первый взгляд нашел бы его довольно слабым в речах; но вдруг, в любом месте речи, метнет он, словно могучий стрелок, какое-нибудь точное изречение, краткое и сжатое, и собеседник кажется перед ним малым ребенком. Вот поэтому-то кое-кто из нынешних, да и из древних догадались, что подражать лаконцам — это значит гораздо более любить мудрость, чем телесные упражнения; они поняли, что уменье произносить такие изречения свойственно человеку в совершенстве образованному» (Платон. Протагор. 342 а слл.).
Разумеется, и в этих словах, как и почти всегда, сквозит знаменитая сократовская ирония, и, по обыкновению, трудно понять, что здесь следует воспринимать как шутку, а что — всерьез. Впрочем, у Сократа больше, чем у кого бы то ни было, в каждой шутке есть доля истины.
Во всяком случае, высказанная в процитированном месте мысль глубоко парадоксальна. Все знали, что в военном и политическом отношении Спарта — самое сильное государство Греции. Жесткое, иерархическое, закрытое, славившееся культом дисциплины.
Для многих греков спартанское государственное устройство и в целом спартанские порядки стали предметом настоящего обожания. Немало было людей, которые искренне считали Спарту образцовым полисом, достигшим наибольших успехов в государственном строительстве и сумевшим поэтому избежать междоусобных смут. Такое отношение в современной науке называют «спартанским миражом».
Интересно, однако, что на практике другие греческие государства отнюдь не спешили заимствовать те или иные элементы полисного устройства спартанцев, принятых у них нравов и обычаев. «Что удивительнее всего, ведь все хвалят эти порядки, а подражать им не хочет ни один полис», — пишет ученик Сократа Ксенофонт, сам горячий поклонник Спарты (Ксенофонт. Лакедемонская полития. 10.8).
Итак, все бы согласились с тем, что спартанцы — первые на полях сражений. Но не более того! Никому бы и в голову не пришло считать спартанцев образованными, культурно развитыми людьми, разбирающимися, скажем, в той же философии. Напротив, они имели общую репутацию могучих, но довольно грубых и невежественных воинов.
А вот Сократ заявляет, что, напротив, спартанцы-то и есть истинные философы и мудрецы, и именно поэтому, а не из-за воинских качеств, они первенствуют в Элладе. А в качестве доказательства приводит ту самую краткость их изречений. И не скрывает того, что хочет им подражать.
Подражал он им, судя по всему, не только в этом. Мы выше уже упоминали о максимально простом и непритязательном стиле жизни Сократа. И подчеркивали, что философ жил так не только (наверное, даже не столько) из-за ограниченности материальных средств, но и по принципиальным соображениям. Он не любил роскошь, был равнодушен к ней.
А теперь самое время сказать, что спартанцы славились по всей Элладе также нарочитой непритязательностью своего жизненного обихода, даже, можно сказать, демонстративной неряшливостью. Они нисколько не смущались, скажем, ходить в сильно поношенных, дырявых плащах. Так уж их воспитывали. И кто симпатизировал спартанцам, тот пытался в той или иной мере копировать и эту особенность их поведения.
Вереде афинской элиты V века до н. э. вообще конкурировали между собой два стиля жизни, ориентированных соответственно на персидскую роскошь и на спартанскую простоту. Эти стили обозначались терминами «мидизм» (Персидскую державу греки чаще называли Мидией) и «лаконизм»; они во многом согласовывались с политической линией того или иного гражданина.
Так, например, известно, что в связи со знаменитым Аристидом Справедливым в источниках постоянно отмечается его бедность, можно сказать, «благородная нищета»
. У античных авторов мы читаем о том, как Аристид, постоянно нуждающийся, при этом решительно отказывается от вспомоществования со стороны богатых родственников, о том, как его дочери после смерти отца оказываются бесприданницами и государство из уважения к его заслугам субсидирует их вступление в брак…
Несомненно, Аристид действительно не принадлежал к кругу самых богатых афинян. Но видеть в нем бедняка тоже нет никаких оснований. Он, в частности, занимал пост архонта-эпонима, а в его время доступ к этой должности был открыт только состоятельным людям. Да и в целом вращаться в высших эшелонах власти, принадлежать к самой верхушке политической элиты, к первым лицам государства (а именно такое положение в течение длительного времени занимал Аристид) бедняку было никак невозможно.
