Сократ же отнюдь не воздерживался от суждений: напротив, высказывал их, только оговаривал, что не настаивает на их абсолютной истинности, и предлагал искать, искать… Но ведь искать — это и означает именно познавать. И коль скоро нужно искать, то, значит, есть шанс в конце концов отыскать (иначе зачем искать?). Агностиком наш философ, во всяком случае, не был. Этим как раз отличались его противники — софисты. Сократ же считал, что человек, постигнувший законы истины, будет обязательно следовать им в жизни и уже не сможет совершать дурные поступки.
Так что же, признание в незнании — очередная сократовская ирония? Он говорит о нем, чтобы эпатировать публику? Заметим еще, что он говорит, собственно, не о своем личном незнании, а о том, что люди в принципе ничего не знают, но скрывают это, и только он, Сократ, не стыдится в этом признаться.
Но нужно еще учитывать, что здесь содержится и намек на ничтожность любого человеческого знания перед знанием божественным (излюбленная, много раз уже нам встречавшаяся сократовская тема). Строго говоря, это даже не намек. Чуть ниже в той же «Апологии» Сократ говорит об этом открытым текстом:
«А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением (о Сократе как мудрейшем из людей; — И. С.) он желает показать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость» (Платон. Апология Сократа. 23 ab).
ДЕМОНИЙ — БОЖЕСТВЕННЫЙ ГОЛОС
Нам уже столь много раз — и по самым разным поводам — доводилось говорить о божественном в связи с Сократом, что теперь, наверное, самое время коснуться одного из самых загадочных феноменов, связанных с нашим героем. Речь идет о знаменитом сократовском демонии — божественном голосе, который Сократ регулярно слышал (во всяком случае, по его собственным словам).
Сразу оговорим некоторые вещи. Понятие, о котором сейчас будет говориться, в литературе о Сократе (ил и об античной философии в целом) фигурирует как минимум под шестью названиями: «демоний», «даймоний», «демонион», «даймонион», «демон», «даймон». Подобная путаница способна только ввести в заблуждение неискушенного читателя. Поэтому подчеркнем; имеется в виду один и тот же древнегреческий термин, на языке оригинала — daimonion. Согласно устоявшимся нормам передачи древнегреческих слов русскими буквами, наиболее корректная форма — «демоний»; ее мы и ранее придерживались (как в этой, так и в других книгах), и впредь будем придерживаться. Все остальные вышеприведенные варианты — либо менее верны, либо просто ошибочны (так, нужно различать слова «демоний» и «демон», о чем мы еще скажем подробнее чуть ниже).
Путаница усугубляется тем, что иногда то же самое необычное явление в отечественных работах перелают, пользуясь латинским (к тому же не оптимальным) эквивалентом соответствующего греческого слова — «гений». Это еще менее точно, тем более что само слово «гений» в нынешнем обиходном дискурсе имеет значение, уж очень отличающееся от того, какое придавали ему древние римляне. Для нас обычно (если, конечно, не брать специфически поэтических словоупотреблений, вроде пушкинского «гений чистой красоты» и т. п.) гений — синоним очень талантливого человека. «Он гений» — говорят о том же Пушкине, или об Эйнштейне, или о Чайковском… А в римском понимании гений — это вообще не человек, а дух-хранитель человека.
Но вернемся к Сократу, а точнее — к его демонию. «Демоний», разумеется, — производное от «демон». В нашей христианской культуре «демон» звучит устрашающе. Демон — это бес, черт. А вот в языческой древнегреческой цивилизации демон — божество, бог. Причина подобной эволюции термина вполне ясна. Христианство, особенно в первые века своего существования, постоянно боролось с язычеством, и естественно, что античные боги воспринимались ранними христианами как бесы.
Что же касается древних греков, «демон» — не единственное принятое у них обозначение божества. Другим, даже чаще встречающимся, было «теос» (в другой транскрипции — «феос»). Это последнее слово как раз вполне благожелательно было воспринято христианами, стало употребляться применительно к христианскому Богу. Отсюда, например, «теология» (богословие), а также некоторые имена, вошедшие, в том числе, и в русскую ономастику: Федор (Феодор, «дар Божий»), Дорофей (абсолютно то же самое, только с перестановкой двух корней), Федот (Феодот, «данный Богом»), Федул (Феодул, «раб Божий»), Феофан («Богоявленный»), Феофил («любящий Бога») и целый ряд других, менее известных.
Как же соотносятся друг с другом «теос» и «демон»?
Единого закона туг не вывести: часто два слова просто взаимозаменяемы
. Либо иногда «теос» употребляют применительно к низшим богам, «демон» — к высшим. Но, поскольку у Сократа никаких подобных оттенков нет, под его «демоном» просто нужно пони мать божество. Соответственно «демоний» (в оригинале слово среднего рода) — это нечто божественное. В данном случае — божественный голос.
Ну а чтобы конкретнее объяснить суть рассматриваемой здесь проблемы, по обыкновению предоставим слово свидетелям. То есть просто процитируем наиболее важные места о сократовском демонии, встречающиеся в источниках. Обращать внимание в первую очередь будем, разумеется, на те сообщения, которые принадлежат современникам Сократа и самым авторитетным в этом отношении авторам — Платону и Ксенофонту. И, кстати, не будем удивляться, что уже не в первый раз увидим между ними определенные разногласия.
Начнем с Платона. В написанной им «Апологии Сократа» содержатся самые, можно сказать, классические пассажи о демонии. Сократ говорит в речи перед судьями: «Мне бывает какое-то чудесное божественное знамение… Началось у меня это с детства: вдруг — какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня заниматься государственными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допускает» (Платон. Апология Сократа. 31 cd).
А уже после смертного приговора философ заявляет: «Со мною… случилось что-то удивительное. В самом деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере так принято думать; тем не менее божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд. ни во время всей речи, что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то. что я намерен был сделать, не было благом» (Платон. Апология Сократа. 40 а — с).
