Все это я сказал тебе к тому, что великая сила этого божественного знамения распространяется и на тех людей, что постоянно со мною общаются. Ведь многим эта сила противится, и для таких от бесед со мной нет никакой пользы, ибо я не в силах с ними общаться. Многим же она не препятствует проводить со мной время, но они из этого не извлекают никакой пользы. А те, кому сила моего гения помогает со мною общаться, — их и ты знаешь — делают очень быстро успехи» (Платон. Феаг. 128d слл.).
Поневоле пришлось привести во всех подробностях этот очень, очень странный текст. Что бы ни говорить, а те сведения о демонии, которые в нем приводятся, как-то не вполне коррелируют с тем, что мы об этом явлении узнали ранее. Упоминаются какие-то непонятные лица — Тимарх, Саннион и прочие, — нам ни в какой связи не известные. Делаются некие неясные намеки на события, опять же нам ни о чем не говорящие, — а некоторые из них явно имеют просто-таки кровавый характер. Детектив, да и только! Хорошо, если эти зловещие намеки были понятны хотя бы тому юному Феагу, которому Сократ здесь их делает. А суть всех намеков, в общем-то, одна, если пересказать своими словами: слушай, юноша, во всем меня (сиречь моего божественного голоса), иначе как бы не было тебе худо. Странный какой-то Сократ изображен в этом диалоге. Зловещий какой-то, даже демонический (вот сам собой подоспел каламбур, коль скоро рассуждаем о демонии).
Один намек в процитированной речи Сократа (кстати, бросается в глаза, что она еще и не по-сократовски длинная), впрочем, понятен. Это — там, где речь идет о злополучной экспедиции афинян на Сицилию в 415–413 годах до н. э. Этот грандиозный военно-морской поход
возбудил в душе жителей «города Паллады» самые грандиозные надежды, завершился же катастрофическим, чудовищным провалом. О Сицилийской экспедиции еще будет упомянуто ниже, в контексте Пелопоннесской войны, а пока отметим лишь, что задумана она была по инициативе Алкивиада и вопреки яростному сопротивлению Никия
, но последний по парадоксальной для нас, но вполне нормальной для демократических Афин логике — оказался в конечном счете командующим акцией вторжения.
И Алкивиад, и Ни кий, как мы уже знаем, — люди, близкие Сократу. А каково было отношение самого «босоногого мудреца» к готовящемуся «великому плаванию»? В общих чертах мы видели это из цитированного «Феяга»: философ, прислушавшись к своему демонию, предрек поражение. Ровно о том же, но более понятными словами, сообщает автор, живший несколькими веками позже, — Плутарх: «Мудрецу Сократу его гений обычным условным знаком возвестил, что морской поход затевается на гибель городу. Сократ рассказал об этом своим знакомым и друзьям, и слова его стали известны многим» (Плутарх. Никий. 13). Впрочем, далеко не факт, что мы должны слепо доверять писателю, хотя и эрудированному, но отделенному от описываемых событий слишком уж большим хронологическим промежутком…
* * *
Однако вернемся к людям, которые были знакомы с Сократом лично. Мы видели, как понимает сократовский демоний Платон. А как понимается то же явление его современником Ксенофонтом? Необходимо привести важнейшие свидетельства и с его стороны.
Собственно, свои «Воспоминания о Сократе» Ксенофонт начинает именно с рассуждения о демонии. Причем строит его явно в апологетическом по отношению к учителю духе, желая оправдать «босоногою мудреца» от обвинений в нечестии по отношению к богам:
«По всему городу ходили слухи о рассказах Сократа, что божественный голос дает ему указания: это-то, мне кажется, и послужило главным основанием для обвинения его в том, что он вводит новые божества. На самом же деле он так же мало вводит нового, как и все другие, признающие искусство узнавать будущее, которые наблюдают птиц, голоса, приметы и жертвы: они предполагают, что не птицы и не встречные люди знают, что полезно для гадающих, но что боги через них указывают это; и Сократ думал так же. Но по большей части люди выражаются так, что птицы и встречные их отклоняют от чего-нибудь или побуждают; а Сократ, как думал, так и говорил: божественный голос, говорил он, дает указания. Многим друзьям своим он заранее советовал то-то делать, того-то не делать, ссылаясь на указание божественного голоса, и, кто следовал его совету, получал пользу, а кто не следовал, раскаивался. Однако кто не согласится, что он не хотел казаться друзьям ни дураком, ни хвастуном? А он казался бы и тем и другим, если бы, выдавая свои советы за божественные откровения, потом оказывался бы солгавшим. Отсюда видно, что он не стал бы предсказывать, если бы не был уверен в истине своих слов. А можно ли в этом поверить кому-либо другому, как не богу? Если же он верил богам, то как же он мог не признавать, что боги существуют?» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. 1.1.2–5).
Сравним это все с тем, что мы узнали из Платона. Различия налицо. Платоновскому Сократу, как мы видели, демоний только запрещал что-либо делать. В толковании же Ксенофонта божественный голос вполне способен давать философу советы и в позитивном духе, подсказывать ему, как надлежит поступать. Далее, у Платона лишь в нескольких (да и то достаточно проблематичных) местах упоминается о том, что демоний помогал не только самому «босоногому мудрецу», но и его друзьям; Ксенофонт же говорит об этом открытым текстом, не сомневаясь.
Да и в целом по этому первому, программному заявлению Ксенофонта о демони и можно составить впечатление, что этот ученик Сократа — прагматик и реалист, каким мы его уже хорошо знаем, — вроде бы не очень-то уж и всерьез относится к самой идее божественного голоса. Похоже, он считал, что Сократ просто пользовался этим образом для доведения до собеседников правильных идей. Так сказать, прикрывался авторитетом божественного, как другие для вящей убедительности ссылаются на приметы, знамения и т. п. Делал, по сути, то же самое, но в несколько иной форме — более тонкой, что ли…
Как согласуются с этим мнением другие замечания Ксенофонта о демонии, разбросанные по его «Воспоминаниям»? Некий молодой человек Аристодем не желает почитать богов. Не то чтобы он в них не верит, а просто считает, что небожители не заботятся о людях, и желает, чтобы они дали ему несомненные свидетельства своего попечения о нем
.
Ксснофонтовский Сократ, разумеется, увещевает юношу в противоположном смысле: боги не только существуют, но и делают людям добро и зло. Аристодем возражает: «Я признаю это, когда они будут посылать мне, как, ты говоришь, они посылают тебе, советников для указания, что делать и чего не делать» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. 1.4.15).
Речь идет, разумеется, о том же демонии. Что же отвечает Сократ? Банальность: боги и другим тоже являют свою волю, но более привычными средствами — через гадания, предзнаменования и прочие подобные веши, так чего же, дескать, тебе еще надо? Ксенофонт, как видим, верен себе. Он и тут тоже — конечно, из благих целей, для оправдания учителя — старается затушевать уникальность сократовского демония, представить его как одно из вполне нормальных средств общения с высшими силами. И, разумеется, ради этого вновь настаивает на том, что демоний не только отклонял, но и побуждал к поступкам.
А вот еще один пассаж в абсолютно аналогичном духе. Беседуют Сократ и некий Евтцдем (не софист, фигурирующий у Платона, а его тезка, какой-то афинянин
[19]
). Тема разговора — опять боги. Сократ утверждает:
