Теодор Гомперц, соотечественник и современник Целлера, автор известной книги «Греческие мыслители»: «Никто не делает ошибок добровольно — эти слова выражают суть сократизма… Иными словами, кто знает, что правильно, тот так и поступит: недостаток понимания есть единственный источник всякого морального несовершенства. Теперь нам понятно, почему Сократ придавал такое огромное значение прояснению понятий… Сократ рассуждает так, как если бы, говоря словами Аристотеля, неразумной части души не существовало вовсе. Все поведение определяется интеллектом… Для Сократа совершенно несомненна тесная связь между моральным совершенством и счастьем, с одной стороны, и моральным несовершенством и несчастьем — с другой; поэтому только ослепление, граничащее с безумием, может заставить избрать последнее и отказаться от первого… Правила индивидуального поведения идут рука об руку с правилами общественной практики… Утилитарную мораль или, как мы предпочитаем называть ее, мораль последствий мы вполне уверенно можем приписать Сократу… Он хотел только принципиального признания верховенства разума…»
Как видим, в целом — все ровно то же, что и у Целлера. Разве что сказано несколько более цветисто и многословно (места, отличающиеся особыми длиннотами, мы опустили). Интеллектуализм и этический утилитаризм — то, что выделяет Гомперц у Сократа. И — как и у Целлера, мимоходом — рассматривается еще один компонент воззрений «босоногого мудреца». его религиозность. «Сократ вообще в вопросах веры держался середины. Он не был ни атеистом, ни верующим на старый образец… Он считал, что служит Божеству и находится под его защитой. Это, однако, еще не решает вопроса о природе его теологической веры»
.
Все-таки бросается в глаза, что эти немецкие ученые были протестантами до мозга костей. Протестантизм — религия предельно рациональная. И, несомненно, Целлера и Гомперца приводило в глубокое недоумение то, что Сократ — казалось бы, такой рационалист, что дальше уж некуда, — в области религиозной позволял себе какие-то иррациональные суждения. Утверждал, что божественный голос — демоний — дает ему советы; признавал авторитет Дельфийского оракула… Позитивистская точка зрения, на которой стояли названные исследователи. неизбежно порождала внутренние противоречия в их концепциях философии Сократа. И подобная позиция не могла не вызвать реакцию.
Князь С. Н. Трубецкой, видный представитель русского философского ренессанса Серебряного века, друг Владимира Соловьева, в конце жизни — ректор Московского университета (1905): «Личность в высшей степени оригинальная, загадочная в самой своей цельности и многогранности, Сократ умел совмещать в себе трезвую рассудочность с духовной прозорливостью, скептический рационализм с религиозностью…»
То, что для специалистов из Германии выступает неразрешимым противоречием, камнем преткновения, — для отечественного мыслителя нормальная диалектика живой, многогранной личности.
Трубецкой спорит с Целлером, подчеркивает нюансы, которые от того ускользнули, например: «Душа, разумный дух, его превосходство, его красота и доблесть — вот единственная истинная ценность (для Сократа. — И. С.), по которой расцениваются все прочие ценности. Путь к ее познанию есть нравственный опыт — новая область, открываемая Сократом. Этот путь заключается в самопознании или самоиспытании и в разумном нравственном общении с ближними… Сократ ставил требование — найти объективные теоретические и практические, логические и этические нормы… Чтобы правильно поступать, правильно жить, нужно прежде всего знать правду, знать добро, знать истинное благо человека. Но чтобы знать что бы то ни было, нужно уметь отличать истину от лжи, истинное знание от ложного или мнимого… Знание нельзя передавать или преподавать внешним образом, — можно лишь будить стремление к нему. Каждый должен черпать его из самого себя посредством самоиспытания и самопознания… Все добродетели сводятся к знанию. Понимаемая таким образом этика Сократа получает интеллектуалистический, мало того, рассудочный характер и является крайне односторонней, заслуживая упреки Аристотеля. Но надо помнить, что Сократ не противополагал знания добра — доброму действию; мудрость являлась ему практической, действенной: правда и сила добра столь велики, что нельзя знать добро и не делать его»
.
Трубецкой не может признать постулировавшуюся предшествующими учеными наибольшую важность чисто утилитарных воззрений в этике «босоногого мудреца». «Утилитаризм Сократа… является лишь подчиненным моментом его учения. Превращение всей философии в этику и сведение всякой добродетели к всеобщему по природе «знанию» достаточно указывают, что Сократ не мог полагать всеобщей цели нравственной деятельности в совокупности удовольствий или внешних выгод, ею доставляемых… Сократ ищет абсолютного, безотносительного блага человека, т. е. такого, которое составляет цель само по себе, без отношения к другой высшей цели… Высшее благо человека есть благо его разумного духа… Таким образом, добродетель не основывается на счастье, а счастье основывается на истинном знании правды, законного в отношении к богам и к людям, и знание добра не основывается на действующих человеческих законах, но самые эти законы должны основываться на знании истинного добра, сообразовываться с вселенским законом»
.
Признавая душу, дух, духовность главными для Сократа ценностями, Трубецкой, соответственно, не видит и в религиозных элементах сократовских воззрений чего-либо не соответствующего общему, казалось бы, рационалистическому настрою его мышления. Напротив, один из разделов своей главы о герое нашей книги он озаглавливает «Богословие Сократа» и пишет в нем: «Богословие вытекает из всей философии Сократа. Как сам он указывает в своей апологии, человек, сознающий ничтожество своего знания, тем самым признает бесконечность и безусловность знания совершенного, божественного»
. На наш личный взгляд, позиция русского философа в целом глубоко верна, хотя все-таки несколько идеализирует Сократа.
Не будем, впрочем, думать, что только в рамках отечественной религиозно-философской мысли предлагались более удачные (по сравнению с Целлером) трактовки сократовской философии. Предоставим слово еще одному немцу — Вернеру Йегеру, одному из крупнейших в первой половине XX века исследователей древнегреческой культуры. Он знакомит читателей с основными точками зрения на учение Сократа, с «двумя противоположными взглядами на этот вопрос. Одни полагают, что Сократ был не философом, а только создателем новой нравственности. Другие, наоборот, считают его родоначальником спекулятивной философии…»
.
Какова же позиция самого Йегера в этой дискуссии? Он считает Сократа прежде всего «величайшим учителем, самой яркой фигурой в истории воспитания западного человека… Для определения места Сократа с его антропоцентризмом в истории греческой философии необходимо обратить внимание на его интерес к той великой духовной силе, какой была в древности медицина»
. Таким образом, налицо совершенно новые ракурсы в сократовской мысли, которые хочет осветить исследователь.
Йегер указывает на предельную важность для Сократа понятия души. «Сократ произносит это слово как заклинание — страстно и проникновенно. Здесь впервые в литературе западного мира мы встречаемся с понятием «души»… Что было нового в мировоззрении Сократа — так это его вера в то, что человек не может достигнуть гармонии с Бытием, угождая своим чувствам и удовлетворяя плотские потребности… Только сознательным ограничением человек может обрести свою душу… Представление Сократа о душе как величайшей человеческой ценности придало всему его существованию иной смысл: основным становится обращение к внутренней жизни человека… Забота о душе — это богослужение»
. Еще один мостик между сократовской этической философией и сократовской религиозностью, который не склонны были замечать ученые XIX века.
