В те годы, когда писал В. Йегер, уже в полной мере созрел талант А. Ф. Лосева — мыслителя, которого многие называют завершителем русского Серебряного века и который в то же время был еще нашим современником. Античная философская мысль на протяжении многих десятилетий была главным предметом интересов Лосева. Разумеется, неоднократно обращался он и к проблеме Сократа, прекрасно осознавая всю сложность этой проблемы:
«Сократа трудно уложить в какую-нибудь ясную и простую характеристику. В нем все бурлило и не меньше бурлило, чем у софистов, и притом бурлило гораздо глубже, принципиальнее, опаснее. Сократ — проник, эротик, майевтик. В нем какая-то нелепая, но бездонная по глубине наивность, вполне родственная его безобразной наружности… Этот человек хотел понять и оценить жизнь… Сократ — поставил проблему жизни, набросился на жизнь как на проблему… Сущность сократовской эстетики… — это то, перед чем остановился бы всякий Гомер, всякий Пиндар и Эсхил, даже всякий Софокл: прекрасное то, что разумно, что имеет смысл. Это какой-то необычайно трезвый греческий ум… Он… старается все единичное обязательно возвести при помощи рассудка во всеобщее и тем самым уже перейти от пестрой смены жизненных переживаний к их обобщенной проблематике. Вот почему в плане декаданса Сократ идет гораздо дальше, чем шли софисты»
.
Итак, для А. Ф. Лосева Сократ — в некотором смысле «декадент». Однако ученый оговаривает, что взгляды Сократа «вовсе не обязательно понимать узкорационалистически… Вместо обычного навязывания Сократу узкоутилитарного подхода к проблеме прекрасного последнюю нужно понимать именно как проблему целесообразности вообще. О полезности можно говорить только как о развитии телеологии»
.
Поясним: телеология — философское учение о цели и целесообразности. Согласно телеологическому принципу, главное в ходе вещей — не причина, а цель, не «почему», а «зачем, для чего» что-либо совершается. Венцом античного телеологизма является, бесспорно, учение Аристотеля. Ведь, согласно Аристотелю, цель — это тоже своего рода причина («конечная причина», как он выражается), оказывающая объективное воздействие на ход процесса. Телеологическое мышление в целом характерно для античности, и Сократ — не исключение.
А. Ф. Лосев считает, что для Сократа характерно «выдвигание интересов реального живого тела… У него (и у Ксенофонта) одно решение вопроса все же безусловно берет верх над другим, и это решение — в плоскости общеантичного преклонения перед здоровым и хорошо сложенным человеческим телом»
. Позвольте, все тело и тело, а как же душа, о которой столь часто упоминали, как мы видели выше, Трубецкой, Йегер (да и не только они)? Нет, Лосев и об этом не забывает: «Главным предметом его (Сократа. — И. С.) философствования является человеческое сознание, душа, дух…»
Перед нами противоречие? Не большее, чем в учении самого Сократа (если таковое было).
В своей заключительной характеристике «босоногого мудреца» Лосев высказывает ряд замечательных суждений об общем облике его как мыслителя; не можем удержаться оттого, чтобы процитировать некоторые из этих суждений:
«Этот общий облик — загадочный и страшноватый. В особенности не ухватишь этого человека в его постоянном иронизировании. в его лукавом подмигивании, когда речь идет о великих проблемах жизни и духа. Нельзя же вечно быть добродушным. А Сократ был вечно добродушен и жизнерадостен. И не тем бесплодным стариковским добродушием он отличался, которое многие принимают за духовную высоту и внутреннее совершенство. Нет, он был как-то особенно ехидно добродушен, саркастически добродушен. Он мстил своим добродушием. Он что-то сокровенное и секретное знал о каждом человеке, и знал особенно скверное в нем. Правда, он не пользовался этим, а, наоборот, покрывал это своим добродушием. Но это — тягостное добродушие…
У Сократа именно все это было, эта имитация истины, не приказывающей, но аргументирующей, эта вульгаризация и демократизация истины, этот дурной тон базарных словесных турниров, эти усмешечки и сатировские улыбочки, все это было у Сократа, и все это было его силой… Его улыбки приводили в бешенство, его с виду нечаянные аргументы раздражали и нервировали самых бойких и самых напористых. Такая ирония нестерпима. Чем можно осадить такого неуловимого, извилистого оборотня? Это ведь сатир, смешной и страшный синтез бога и козла. Его нельзя раскритиковать, его недостаточно покинуть, забыть или изолировать. Его невозможно переспорить или в чем-нибудь убедить. Такого язвительного, ничем непобедимого, для большинства даже просто отвратительного (ну, уж тут-то явный перебор! — И. С.) старикашку можно было только убить. Его и убили…
Сократ — отсутствие всякой системы и науки. Он весь плавает, млеет, дурачится, сюсюкает, хихикает, залезает в глубину человеческих душ, чтобы потом незаметно выпрыгнуть, как рыба из открытого садка… Сократ — тонкий, насмешливый, причудливый, свирепо-умный, прошедший всякие огни и воды декадент. Около него держи ухо востро… Что-то такое знал этот гениальный клоун, чего не знают люди… Жуткий человек! Холод разума и декадентская возбужденность ощущений сливались в нем в одно великое, поражающее, захватывающее, даже величественное и трагическое, но и в смешное, комическое. легкомысленное, порхающее и софистическое. Сократ — это, может быть, самая волнующая, самая беспокойная проблема во всей истории античной философии»
.
* * *
Прекратим пока цитирование, сделаем небольшое отступление. Таких ярких, можно сказать, вдохновенных слов о Сократе, какие только что были приведены, пожалуй, больше вообще никто не сказал. А между тем за этими словами скрывается недоумение, и А. Ф. Лосев его не скрывает, не претендует на то, что ему удалось разгадать «загадку Сократа». Нет, даже для этого выдающегося специалиста над «босоногим мудрецом» остается покров тайны — беспокоящей, тревожащей…
Нам такая позиция представляется более честной и поэтому более правильной, чем попытки описать учение Сократа путем его упрощения и затушевывания противоречий. А именно подобный подход преобладает в научной литературе. Суждения Лосева — крайни (порой до такой степени, что с ними трудно согласиться), изобилуют противоречиями и парадоксами. Но именно поэтому они особенно конгениальны «сократовскому духу», в наибольшей степени передают его. Разве не был сам Сократ вдохновенным парадоксалистом, сотканным из противоречий и несоединимых крайностей, которые он как-то сумел примирить в себе, сделав то, чего никому больше не удавалось?
Рассмотрим теперь еще некоторые точки зрения на Сократа как мыслителя, предлагавшиеся в последние десятилетия. Ф. X. Кессиди, исследователь античной философии, написавший о Сократе книгу на ее протяжении аргументирует свои представления о взглядах афинского мудреца, а в заключении кратко излагает ту точку зрения, которой он придерживается. Сделаем ряд выписок.
Сократ придерживался «идеи о том, что добродетель при всем се многообразии и при всей противоречивости ее проявлений едина и одна… Выдвинув духовные ценности на первый план, Сократ считал их создание главной целью человеческой жизни… Область идеального, открытая Сократом, не выступила в его учении как самостоятельная сфера деятельности… Этот шаг был сделан Платоном»
. Итак, Сократ прежде всего как предтеча Платона (следовательно, и Аристотеля) — мнение, весьма распространенное в науке. Хотя, строго говоря, есть в нем, во-первых, определенный телеологизм (мы уже знаем, что это такое): как будто Сократ заранее знал, что за ним придут Платон и Аристотель. При всей своей прозорливости об этом, конечно, он не мог догадываться. Во-вторых, налицо односторонность: берется один аспект из многогранной сократовской философии и объявляется главным. А как мы можем априорно знать, что у Сократа было главное, а что — не главное? Кроме того, он в этой картине обрекается на второстепенную роль «предшественника», «подготовителя». Получается, если Платон не появился бы, то деятельность Сократа не имела бы самостоятельной ценности? А как же множество философских школ, возводивших свое происхождение к Сократу — даже если не учитывать Платона? По сути, почти все последующие античные философские учения (кроме разве что эпикуреизма) растут из Сократа, как из общего корня.
