Далее, Истм, упомянутый в цитате из Диогена Лаэртского, — это соединявший Среднюю и Южную Грецию узкий перешеек, тот самый, на котором находился богатый Коринф. А поблизости, в местечке Истмии, было крупное святилище Посейдона и, как и в Дельфах, регулярно проводилось общегреческое религиозное празднество со спортивными играми. Эти Истмийские игры, наряду с дельфийскими Пифийскими играми, по статусу и известности уступали только Олимпийским. Возможно, Сократ побывал на Истме как раз в связи с одним из таких торжеств, всегда привлекавших большое количество зрителей? Благо от Афин до этих мест совсем недалеко. Во всяком случае, факт посещения «босоногим мудрецом» Истма следует считать безусловно достоверным. О нем пишет не только Фаворин, философствующий ритор I! века н. э. (от Сократа этого автора отделял целый ряд столетий, и за истинность его сведений ручаться было бы трудно), но также и Платон (Критон. 52 b) — а уж ему-то не доверять нельзя.
А вот встречающееся иногда в научной литературе утверждение, согласно которому «босоногий мудрец» бывал также и в Олимпии, на тамошних знаменитейших в Элладе играх
, очевидно, следует считать недоразумением. Оно исходит из той посылки, что действие платоновского диалога «Гиппий меньший» (беседа Сократа с софистом Гиппием) происходит именно в Олимпии. А сама эта посылка ложна и ни на чем не основывается.
Наконец, о плавании Сократа на Самос говорит писатель, являвшийся его современником и, судя по всему, знакомым, — Ион Хиосский, поэт V века до н. э., а также один из первых в мировой истории мемуаристов. Видимо, именно в своих воспоминаниях (темой которых был и его встречи со знаменитыми людьми) Ион и заводит речь о Сократе
. Причем, обратим внимание, приводит ряд подробностей, которые производят впечатление вполне достоверных и тем самым увеличивают возможность того, что свидетельство соответствует действительности: Сократ ездил на Самос в молодости, в компании своего учителя Архелая.
Это путешествие, если оно имело место, можно назвать уже довольно дальним. Плыть из Афин пришлось через все Эгейское море, к побережью Малой Азии, близ которого лежал крупный, богатый остров Самос, прославленный в истории и обладавший давними культурными традициями. Какова была цель поездки? Архелай и Сократ явно отправились в путь не как досужие туристы. Но и предположить какой-то практический интерес тоже вряд ли можно: не торговцы же они. Философы… Стало быть, всего вероятнее — допустить, что они хотели встретиться с кем-нибудь из коллег.
Вывод напрашивается сам собой. Как раз в это время на Самосе жил Мелисс — последний крупный представитель элейской философской школы, ученик Парменида (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. IX. 24). Мы уже упоминали, сколь большую роль сыграл сам Парменид в формировании мировоззрения Сократа. Так удивительно ли, что будущий «босоногий мудрец» пожелал, — очевидно, после знакомства с Парменидом, пообщаться и с его выдающимся последователем?
Мелисс был не только мыслителем, но и влиятельным политическим деятелем; одно время он даже, судя по всему, возглавлял самосский полис, был в нем высшим должностным лицом — стратегом (Плутарх. Перикл. 26–27). Подобный статус «правителя-философа» скорее соответствовал традициям западной части эллинского мира, греческих, полисов Южной Италии. Но Мелисс, элейский выученик, и был ведь наследником именно этих традиций.
Позже, в 440 году до н. э., Самос, входивший в состав Афинской морской державы и являвшийся в ней вторым по могуществу и значению членом после самих Афин, объявил о своем выходе из этого объединения, что в «городе Паллады» было воспринято как наглый бунт и мятеж. К острову отправилась афинская эскадра во главе с самим Периклом! Уже из этого видно, насколько большое значение придавали афиняне подавлению недовольных самосцев.
Мелисс, командовавший их вооруженными силами, правильно организовал оборону. Но Афины были банально сильнее. На первых порах Перикл терпел поражения, но после девятимесячной осады сумел покорить Самос и подвергнуть его суровой каре. Дальнейшая судьба Мелисса неизвестна. Скорее всего — казнь…
* * *
Жизнь Сократа была долгое время вполне спокойной, бедной событиями еще и потому, что такой же была в те годы жизнь всех его сограждан. Афины переживали несколько десятилетий стабильности (как с внутриполитической, так и с внешнеполитической точки зрения), которые были также эпохой их наивысшего процветания, пика классической демократии. Наступил знаменитый Периклов век.
Греко-персидские войны, потребовавшие немалых жертв, закончились. Локальные вооруженные конфликты, разумеется, продолжали сплошь и рядом вспыхивать, едва ли не ежегодно (такова уж была особенность греческого полисного мира), но безопасности Афин они не наносили серьезного ущерба. Город постоянно богател: форос, ежегодно собираемый с союзных полисов, позволял делать в казне на Акрополе колоссальные накопления денежных средств и, так сказать, жить, не тревожась. Помимо прочего, это дало возможность Периклу провести в жизнь великолепную строительную про грамму, подразумевавшую в первую очередь полную реконструкцию того же Акрополя — зримого символа афинской мощи. Руководил работами Фидий — великий скульптор и личный друг Перикла. Центральный городской холм, лежавший в запустении с поры Ксерксова разорения, украсился монументальными зданиями, среди которых первое место занимал Парфенон — главный отныне храм Афинской морской державы, непревзойденный шедевр архитектуры всех времен и народов.
Резко усилившиеся при Перикле Афины стали претендовать на достижение положения гегемона, полиса-вождя всего эллинского мира. А это означало вызов Спарте: ведь именно она традиционно признавалась сильнейшим и наиболее авторитетным из греческих государств. Не случайно в пору отражения персидской агрессии она стояла во главе созданного для этой цели Эллинского союза. Ближайшим союзником Спарты был процветающий торговый Коринф, в котором тоже чем дальше, тем больше нарастала неприязнь к Афинам — как к опасному конкуренту.
Нарастало «великое противостояние». Эллада постепенно разделялась на два враждующих лагеря. В какой-то степени это даже имело оттенок «борьбы систем». В Спарте, с ее жестким, военизированным государственным устройством, не было никаких условий для формирования развитой демократии, в Афинах же, напротив, народовластие приобретало все более радикальные формы. Ясно, что в подобной обстановке и в других греческих полисах демократы симпатизировали афинским порядкам, а их оппоненты — спартанским. Вполне справедливо суждение Фукидида (относящееся, правда, к несколько более позднему времени): «В каждом городе вожди народной партии призывали на помощь афинян, а главари олигархов — лакедемонян» (Фукидид. История. III. 82. I).
Правда, афино-спартанские взаимоотношения развивались неоднозначно. Чередовались периоды относительного сближения и жесткого конфликта. Пока самым влиятельным лидером в Афинах был Кимон, симпатизировавший спартанцам и не желавший вражды с ними, кроме того, понимавший, что такая вражда отвлекла бы от главной цели — войны против Персии, — между двумя полисами сохранялись дружественные и доброжелательные контакты. Но после того как Кимон оказался в опале, ситуация резко изменилась.
