Сократ, однако, и в подобной — далеко не самой выигрышной ситуации проявил мужество высшей пробы. Подтверждает это, во-первых, Лахет — полководец, сражавшийся при Делии бок о бок с Сократом и имевший возможность оценить его поведение (Платон. Лахет. 181 b). Подтверждает, во-вторых, и Алкивиад, тоже участник битвы:
«Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, когда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Делия. Я был тогда в коннице, а он в тяжелой пехоте. Он уходил вместе с Лахетом, когда наши уже разбрелись. И вот я встречаю обоих и, едва их завидев, призываю их не падать духом и говорю, что не брошу их. Вот тут-то Сократ и показал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, — сам я был в меньшей опасности, потому что ехал верхом. Насколько, прежде всего, было у него больше самообладания, чем у Лахета. Кроме того, мне казалось, что и там, так же как здесь, он шагал, говоря твоими, Аристофан, словами, «чинно глядя то влево, то вправо», то есть спокойно посматривал на друзей и на врагов, так что даже издали каждому было ясно, что этот человек, если его тронешь, сумеет постоять за себя, и поэтому оба они благополучно завершили отход. Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не трогают, преследуют тех, кто бежит без оглядки» (Платон. Пир. 220 с слл.).
Напомним, что среди участников диалога Платона «Пир» — комедиограф Аристофан, осмеявший Сократа в своих «Облаках». В речи Алкивиада присутствует даже цитата из этой пьесы, но, разумеется, приведены эти слова с противоположной целью — восхвалить «босоногого мудрена».
Тут, возможно, необходимы некоторые пояснения относительно специфики боя в античности. Сила гоплитских армий была в их сплоченности. Если такое войско обращалось в бегство, то строй, естественно, ломался и перед противником открывалась прекрасная возможность для преследования и резни. Гоплит в своем тяжелом вооружении не мог передвигаться быстро и был прекрасной мишенью для нападения. Большая часть жертв в гоплитских сражениях приходилась именно на такие случаи. Единственным способом уцелеть было не поддаться панике, сохранять выдержку, но как раз это-то и трудно! Сократу же с его невозмутимым спокойствием это вполне удалось, и враги не решились атаковать его.
Плутарх, излагая тот же эпизод, вновь следует Платону: «…После битвы при Делии, когда афиняне обратились в бегство, Алкивиад, верхом на коне, заметил Сократа, отступившего с несколькими товарищами пешком, и не проскакал мимо, но поехал рядом, защищая его, хотя неприятель жестоко теснил отходивших, производя в их рядах тяжелые опустошения» (Плутарх. Алкивиад. 7).
Что же касается третьей кампании, в которой участвовал Сократ, она имела место в 422 году до н. э.? Это — известная битва при Амфиполе, та самая, в которой пали Клеон и Брасид. О каких-либо эпизодах сражения, связанных с Сократом, в источниках не сообщается, упоминается лишь сам факт его присутствия в афинском войске в это время. В исследовательской литературе, надо сказать, порой высказывается мнение, согласно которому сам факт вымышлен и Сократ под Амфиполем не был. Однако для подобного скептицизма нет серьезных оснований
. Как мы видели, сам Сократ в своей защитительной речи упоминает о своем участии именно в трех походах; Амфиподь в его перечне фигурирует вместе с Потидеей и Делием. Какой бы смысл ему было вдруг сказать неправду? Особенно учитывая, что выступал он перед своими соотечественниками и современниками, перед людьми, на глазах которых проходила его жизнь. Ими была бы немедленно уличена попытка приписать себе несуществующие заслуги. Да и зачем было предпринимать такую попытку? У Сократа вполне хватало заслуг реальных.
После Никиева мира, насколько можно судить, Сократа больше не призывали в армию. Удивляться не приходится: он уже перешагнул полувековой рубеж.
Дела же в полисе развивались следующим образом. Все выше поднималась звезда Алкивиада. Теперь именно он стал главным противником умеренного и осторожного Никия. Никий выступал как миротворец — Алкивиад, наоборот, призывал к возобновлению войны.
В 415 году до н. э. Алкивиад выдвинул инициативу самой крупномасштабной за все время Пелопоннесской войны операции Афин — морской экспедиции на Сицилию. Планы полководца предусматривали ни больше ни меньше, как полное завоевание этого огромного острова и прежде всего взятие крупнейшего из сицилийских городов — Сиракуз. Сиракузы были сильным демократическим полисом, по величине и военной мощи лишь немного уступали самим Афинам, при этом поддерживали тесные связи со своей метрополией — Коринфом.
Овладение Сицилией, как считал Алкивиад, решит все стратегические задачи афинян: обеспечит им гегемонию в Греции, обезвредит Пелопоннесский союз. При этом казалось, что операцию удастся осуществить, избежав вмешательства Спарты. Ведь условия Никиева мира непосредственно не нарушались: сицилийские полисы не были членами Пелопоннесского союза.
Тщетно пытался Никий противодействовать замыслам Алкивиада, убеждая афинский демос в том, что попытка захвата Сицилии — авантюра, обреченная на провал. Доводы его соперника звучали убедительнее. Ведь молодой полководец обещал согражданам, победив на Сицилии, повести их дальше — и на Карфаген, и на Италию…
В конце концов, народное собрание приняло постановление о начале экспедиции, о подготовке для нее мощного флота и армии вторжения. Во главе вооруженных сил были поставлены в ранге стратегов инициатор всего предприятия Алкивиад, а также — решение парадоксальное, но вполне в духе афинской демократии, — его главный оппонент Никий, который, очевидно, должен был сдерживать чрезмерное рвение своего энергичного коллеги.
Сократ же, как упоминалось выше в связи с проблемой демония, занимал в «сицилийском вопросе», насколько можно судить, более чем осторожную позицию, предсказывая грядущее поражение. Дни, предшествовавшие великому походу, были наполнены и другими неблагоприятными предзнаменованиями.
Незадолго до отплытия флота в Афинах было совершено религиозное преступление, омрачившее всеобщую эйфорию. Как-то ночью неизвестные лица изуродовали гермы — стоявшие на улицах и перекрестках города изображения бога Гермеса. Враги Алкивиада — в основном это были завидовавшие ему демагоги — обвиняли его и его сторонников в этом кощунстве. Кроме того, поступил донос, что в доме Алкивиада и под его руководством совершалось еще одно нечестивое деяние — пародировались Элевсинские мистерии, глубоко чтимый священный обряд.
Алкивиад настаивал на своей невиновности и требовал немедленного разбирательства дела в суде. Однако следствие затянулось, а тем временем огромная афинская армада, состоявшая из 136 кораблей, отбыла на запад. Но, как только флот прибыл к сицилийским берегам и начал там военные действия, Алкивиад был отозван в Афины на судебный процесс по делу о пародировании мистерий. Понимая, что его ожидает наказание и, возможно, даже казнь (поддерживавшее его войско было далеко, на Сицилии, а в городе набрали силу его недоброжелатели), самый талантливый и энергичный из афинских полководцев предпочел не возвращаться на родину. Он бежал и вскоре перешел на сторону Спарты. В Афинах его заочно приговорили к смерти, а имя его было проклято жрецами.
