Но что, если гражданин абсолютно не одарен даром ярко и убедительно говорить, да и среди его близких нет мастеров красноречия? Ведь таких людей, наверное, во все эпохи было большинство. А выступить перед дикастами плохо — значит вовлечь себя в опасность проиграть процесс. Чтобы этого избежать, прибегали, как упоминалось выше, к услугам специальных писателей, поднаторевших в ораторском искусстве и знании законов, — логографов («составителей речей»). Афинянин. готовящийся к суду, заказывал логографу речь. Когда она была готова, клиент заучивал ее наизусть и произносил на заседании дикастерия. Подчеркнем: именно наизусть, ибо чтение речи «по бумажке» в полисных условиях категорически не допускалось — ни в суде, ни в каком-либо другом месте.
Итак, выступления сторон закончились. Присяжные сразу, не совещаясь друг с другом, не обосновывая мотивы своего решения, приступают к голосованию. В помещение суда вносят и ставят рядом друг с другом два сосуда: один символизирует собой защиту, а другой — обвинение. Дикасты по очереди подходят к этим урнам; в руке у каждого обычный камешек, который судья должен бросить по желанию в ту или другую из них. Чтобы волеизъявление носило действительно тайный характер, чтобы нельзя было подсмотреть, как голосует каждый член гелиеи, горлышки обоих сосудов накрыты сверху одной большой воронкой, расширяющейся частью вниз. Присяжный просовывает руку в узкий проем воронки, и куда он после этого опустит камешек, никто, кроме него, не знает.
Затем камешки высыпают и подсчитывают. Большинство голосов определяет приговор. Если обвиняемый оправдан, его отпускают и процесс завершается. Но если признана его виновность — суд будет продолжаться. Теперь, на его второй стадии, предстоит определить меру наказания. Ведь по большинству преступлений эта мера не предписана в законах, а оставлена на усмотрение гелиеи.
И все начинается заново. Говорит речь истец, призывая дикастов наказать преступника как можно суровее. Чаше всего он предлагает смертную казнь. Выступает с речью ответчик. Теперь ему тоже приходится выбирать для себя наказание, но он просит что-нибудь помягче, например, денежный штраф. И опять голосуют судьи. На этот раз у них в руках — не камешки, а покрытые воском деревянные дощечки. Каждый из присяжных должен провести по воску ногтем длинную черту, если он поддерживает кару, предложенную обвинителем, или короткую — если он на стороне обвиняемого. Справедливости ради следует сказать, что чаще члены гелием поступали гуманно, выбирая более мягкое наказание.
Только теперь заседание подошло к концу. Судьи получают свою заработную плату и расходятся. А приговор тут же приводится в исполнение коллегией Одиннадцати — специальным органом, на котором лежала именно эта неприятная функция. Здесь уместно сказать несколько слов о том, какие виды наказаний существовали в классических Афинах. Самым тяжелым из них была, конечно, смертная казнь. Казнили либо ударом дубины по голове, либо сбрасывая осужденного в пропасть. Ближе к концу V века до н. э. ввели менее мучительный способ: приговоренному стали давать чашу с ядом (цикутой), который приносил быструю и почти безболезненную смерть.
Вторым по тяжести наказанием было изгнание из полиса. Ведь за пределами родного государства, гражданином которого он был. грек, как правило, становился изгоем, лишенным всякой защиты закона. Тяжела была судьба такого изгнанника. Далее следовало лишение гражданских прав (атимия): афинянин оставался в полисе, но не мог больше принимать участия в общественной и политической жизни. Атимия — в зависимости от преступления — могла быть пожизненной или временной, полной или частичной (например, осужденному запрещалось занимать государственные должности, но разрешалось голосовать в народном собрании).
Наконец, широко применялись различные денежные штрафы — от огромных до совсем маленьких. Интересно, что совершенно не применялась такая мера наказания, как тюремное заключение. Афиняне резонно рассуждали, что невыгодно держать граждан в тюрьме, кормя их за государственный счет. Тюрьма в Афинах существовала, но в нее заключали только преступников, ожидающих суда, или еще тех лиц, в отношении которых приговор был уже вынесен, но по какой-нибудь причине не сразу приведен в исполнение (в частности, из-за религиозных праздников, во время которых нельзя было никого казнить).
Приговор гелиеи был окончательным и не подлежал никакому пересмотру. В Афинах не существовало высшей апелляционной инстанции, в которой гражданин мог бы опротестовать несправедливое, по его мнению, решение присяжных. Даже всесильное народное собрание не контролировало дикастерии и никогда не отменяло их приговоры.
Нужно сказать, что дикасты в массе своей не отличались хорошим знанием правовых норм. Это и не удивительно: ведь присяжные были самыми обычными гражданами и не имели никакого специального юридического образования. Вынося приговоры, они руководствовались не столько тщательным рассмотрением всех деталей тяжбы и применением к ней существующих законов, сколько своей «гражданской совестью». В основном они обращали внимание на то, доводы какой из сторон — обвинения или защиты — покажутся более убедительными. И еще очень большое значение играла общая репутация человека, находящегося под судом. Если он ранее зарекомендовал себя как достойный член гражданского коллектива, отличился в хорошую сторону на полях сражений или в государственной деятельности, — велик был шанс, что его оправдают, даже если доказательства его виновности будут убедительными и неопровержимыми. И наоборот — если афинянин был по какой-нибудь причине несимпатичен своим согражданам, его могли осудить на наказание даже без всякой вины.
Главным бичом афинского суда присяжных был, конечно, именно этот непрофессионализм, доходящий до некомпетентности. Неизбежным в таких условиях было обилие несправедливых приговоров (а обжаловать такой приговор, как мы помним, было нельзя!). Отсюда же — и клеветнические доносы, которые буквально рекой текли в гелиею со стороны недобросовестных граждан.
Распространенными фигурами в демократических Афинах стали сикофанты — профессиональные доносчики, сделавшие шантаж своим ремеслом. Сикофант действовал так: приходил к какому-нибудь богачу и вымогал у него взятку, угрожая в случае отказа возбудить против него судебное дело по ложному обвинению. Богач начинал размышлять: «Если я ему не заплачу, он действительно подаст на меня в суд. Процесс я, скорее всего, проиграю. Во-первых, доносчик поднаторел в судебном крючкотворстве. Во-вторых, я состоятелен, а большинство присяжных — бедняки; понятно, что они будут не на моей стороне, хоть я и не совершал никакого преступления. Так не лучше ли откупиться?» Сикофант торжествовал.
* * *
Итак, обвинителей — трое. По нормам афинского права основным должен был быть один: именно он официально вчинял иск, говорил на суде основную речь. В данном случае таковым был Мелет. Остальные — Анит и Ликон — получается, выступали в роли синегоров.
Небезынтересно присмотреться ко всем троим. Что за люди стали непосредственными выразителями недовольства Сократом со стороны гражданского коллектива, так сказать, «рупором народного гнева»?
Мелет. Человек к моменту процесса еще довольно молодой — вряд ли возраст его сильно превышал 30 лет. Именно так и описывает его Сократ в беседе с одним из сограждан незадолго до суда: «Я и сам не очень-то знаю этого человека; мне представляется, он из молодых и малоизвестных… Можешь ты представить себе такого питфейца (то есть из дема Питф. — И. С.) Мелета — длинноволосого и жидкобородого, да к тому же еще и курносого?» (Платой. Евтифрон. 2 b). Это, заметим, одно из весьма редких у Платона описаний внешности человека, причем поданное явно в ироническом ключе.
