Перед отъездом нового торгпреда в Германию его дважды принимал вождь. Кстати говоря, это вообще подтверждение особой важности миссии Канделаки — за два года Сталин принимал его 18 раз. Такого внимания другие дипломаты не удостаивались.
Давид Канделаки докладывал в Москву, что нацистский министр экономики и президент имперского банка Яльмар Шахт — «один из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом». По словам Канделаки, Шахт сказал:
— Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться.
Сталин прочитал доклад Канделаки и написал: «Интересно».
Некоторые надежды возникли и в связи с назначением второго человека в рейхе Германа Геринга уполномоченным по четырехлетнему плану развития экономики. 13 мая 1936 года Геринг принял Канделаки и сказал ему, что «все его старания направлены на то, чтобы вновь прийти к более тесным контактам с Россией и в политической сфере, и он видел бы путь, ведущий к этому, прежде всего в углублении и расширении двухсторонних торговых отношений».
Но, похоже, это была личная инициатива Германа Геринга, желавшего отличиться на новом поприще. Министр экономики Шахт не выразил ни малейшего желания заключать новые контракты. Объяснил торгпреду Канделаки, что прогресс в торгово-экономической сфере невозможен без улучшения политических отношений.
В Москве сочли это приглашением к переговорам и тут же составили «Проект устного ответа Канделаки» министру Шахту: «Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения… Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальным и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом».
Сталинский расчет оказался неверным. Шахт о послании из Москвы информировал министра иностранных дел Константина фон Нейрата. Тот ответил министру экономики: «Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном Вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время переговоры с русскими не приведут ни к какому результату…»
Яльмар Шахт на встрече с советским торгпредом 29 января 1937 года не захотел обсуждать предложение Канделаки, ответив, что он внешней политикой не занимается. А на следующий день Адольф Гитлер заявил в рейхстаге:
— Я не хотел бы оставлять никакого сомнения в том, что мы усматриваем в большевизме невыносимую для всего мира опасность. Мы избегаем любых тесных отношений с носителями этих ядовитых бацилл. Любые новые немецкие договорные связи с нынешней большевистской Россией были бы для нас совершенно бесполезными.
За публичным выступлением фюрера последовал и официальный ответ Берлина. 16 марта 1937 года Канделаки пригласили в министерство экономики. Он услышал разочаровывающий ответ: «Немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжить переговоры, ибо не видит для них базы».
Канделаки отозвали в Москву, назначили — с повышением — заместителем наркома внешней торговли. А в 1938-м расстреляли…
Видя, как идет в гору Канделаки (и не предполагая, что его ждет), Александра Михайловна предприняла новую попытку сменить Стокгольм на более важную столицу. Написала Сталину в 1935 году: «Я очень пожалела, что в Бельгию, видимо, назначается т. Рубинин. Мне представляется, что мои старые связи в Бельгии с Вандервельде, де Брукером, Деманом и пр. могли бы быть нам полезны во многих отношениях. Бельгию я хорошо знаю по эмиграции. В Скандинавии же я исчерпала за пять лет всю свою энергию. Есть момент, когда перестаешь двигать вперед работу. В Бельгии я помогла бы завоевывать «симпатии к Союзу».
Но ответ был прежним: оставайтесь на своем месте.
Ситуация в Европе менялась к худшему. Фюрер и канцлер Германии Адольф Гитлер ввел всеобщую воинскую повинность, вермахт и военная промышленность росли как на дрожжах. 7 марта 1936 года немецкие войска вошли в Рейнскую зону, которую Версальский мирный договор объявил демилитаризованной. И никто не остановил Гитлера!
Через три недели, 29 марта 1936 года, состоялись выборы в рейхстаг. Они походили на советские. В каждом округе выставлялся только один кандидат — от нацистской партии. Одновременно проходил референдум, ответить предстояло на один вопрос: поддерживаете ли вы политику фюрера? Гитлер получил почти 99 процентов голосов. Министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс пометил в дневнике: «Историческая победа. Фюрер объединил народ. Даже в самых смелых мечтаниях мы не могли этого представить. Фюрер завоевал мандат против всего окружающего мира».
Москву интересовало, найдет ли Германия союзников в Европе и не объединятся ли они все против Советского Союза.
В те годы в руководстве страны не хватало хорошо информированных аналитиков, способных верно оценить расстановку сил и выработать правильную внешнеполитическую линию. Во враги зачисляли вовсе не тех, кто представлял реальную опасность для страны. Что касается Скандинавии, то непредвзято мыслящему человеку было очевидно, что при всех колебаниях политиков в Финляндии, Швеции и Норвегии опасаться этих стран не стоит. И не надо демонстрировать враждебность к ним, отталкивать.
Но разведка бдительно сигнализировала начальству об опасных замыслах скандинавов. Часто информация не имела никакого отношения к реальности. Одни агенты советской разведки были людьми левых убеждений, антифашистами, которые считали Советский Союз союзником в борьбе с Гитлером. Другие агенты просили за информацию деньги. Работа аккордная — чем больше принесешь, тем больше получишь. И получалось, что за дезинформацию платили больше.
Еще одна проблема состояла в том, что полученную информацию в Москве не могли правильно осмыслить. Сталин не доверял аналитическим способностям своих чекистов, предпочитал выводы делать сам и требовал, чтобы ему клали на стол подлинники агентурных сообщений.
В августе 1936 года полпред Коллонтай отправила заместителю наркома Крестинскому обширное послание, начинавшееся словами «Дорогой и глубокоуважаемый Николай Николаевич»: «Я еще раз проверила Ваше задание относительно слухов в польской печати о будто бы состоявшемся военном соглашении между северными странами — скандинавами и Финляндией. По проверке подтверждается, что такая акция не имела места. Сообщение это надо отнести за счет всё того же источника — Германии, весьма заинтересованной в том, чтобы создавать впечатление, будто ей удалось уже вовлечь в свою орбиту не только Финляндию, но и скандинавские страны».
Коллонтай пыталась ответить на важнейшие вопросы: «Можно ли при современных политических настроениях, господствующих в Швеции и двух других скандинавских странах, считать эти страны уже окончательно вовлеченными в германскую ориентацию? И какова будет позиция Швеции, если Финляндия оказалась бы активно вовлеченной в войну? Пожертвует ли Швеция выгодами своей «формальной нейтральности» для защиты интересов «свободной» Финляндии?..
