Потемкин высказал то, что ему не понравилось:
— Но не кажется ли вам, Максим Максимович, что ваша враждебная установка к Германии перехлестнула через край?
Литвинов неожиданно остановился и внимательно посмотрел на Потемкина:
— Вам что-нибудь передали из Москвы? Говорите прямо, нечего юлить.
— Нет, это мои личные размышления. Видите ли, мы еще нуждаемся в Германии против Англии, — ответил Потемкин.
— Вы верите в эти сказки? — изумился Литвинов. — Отсрочить войну мы можем только твердым разоблачением Гитлера со всем его средневековым мировоззрением. Вы заражены франко-английскими иллюзиями, что умиротворение Гитлера возможно.
Потемкин остался при своем мнении:
— Больше вероятия, что Гитлер будет искать нашей опоры против Англии. Ваша ненависть к гитлеровской Германии туманит ваш всегда такой зоркий взор, дорогой Максим Максимович…
Коллонтай записала в дневнике: «Не люблю я В. П. Потемкина. Умный, образованный, но не искренний. Перед Литвиновым слишком «извивается», подхалимство, а иногда в отсутствие Литвинова прорываются нотки недружелюбия, будто Потемкин не хуже Литвинова мог бы быть наркомом по иностранным делам.
— У Максима Максимовича большой недостаток, как министр иностранных дел он не придает значения внешним признакам престижа, окружающей его обстановке, помпезности приемов иностранцев, — разоткровенничался как-то Потемкин.
Он ревнует или, вернее, завидует Литвинову.
— Кажется, все качества налицо у Максима Максимовича быть наркомом, а всё же не умеет он внешним своим окружением подчеркнуть выросший престиж Союза, — вырвалось у Владимира Петровича.
Он подробно доказывал, что у всех старых подпольных работников та же черта: пренебрежение к внешней обстановке, к антуражу.
— Вот у Сталина этого нет, посмотрите, как он отделал Кремль. Это уже будет памятник нашей эпохе, стиль Сталина. В Максиме Максимовиче крепко сидят привычки нелегальщины, чай с колбасой и на столе окурки. Нам пора забыть аскетизм времен военного коммунизма и перейти к подчеркиванию нашего внешнего благополучия и богатства, умения выставить напоказ ценности великой страны России и наш русский стиль…»
Любопытное совпадение. Молодой помощник Молотова, которому поручили очистить письменный стол Литвинова, обнаружил в ящиках «промасленные бумажки из-под бутербродов». У него это тоже вызвало высокомерно-презрительную реакцию: что это за член правительства, который удовлетворяется бутербродами?..
В Гражданскую войну Владимир Петрович Потемкин служил в политотделе Южного, а затем и Юго-Западного фронта, где Сталин был членом Реввоенсовета. Потемкин обратил на себя внимание Сталина, и эта симпатия помогла Владимиру Петровичу пережить репрессии.
Лев Троцкий вспоминал, как в Гражданскую войну на Южном фронте посетил политотдел: «Потемкин, которого я видел впервые, встретил меня необыкновенно низкопоклонной и фальшивой речью. Рабочие-большевики, комиссары, были явно смущены. Я почти оттолкнул Потемкина от стола и, не отвечая на приветствие, стал говорить о положении фронта…
Через известное время политбюро с участием Сталина перебирало состав работников Южного фронта. Дошла очередь до Потемкина.
— Несносный тип, — сказал я, — совсем, видимо, чужой человек.
Сталин вступился за него: он, мол, какую-то дивизию на Южном фронте «привел в православную веру» (то есть дисциплинировал). Зиновьев, немного знавший Потемкина по Питеру, поддержал меня…
— Да чем же он, собственно, плох? — спросил Ленин.
— Царедворец! — отвечал я».
После Гражданской войны Потемкин работал в Турции, Греции и Италии. 2 сентября 1933 года Потемкин вместе с вождем итальянских фашистов Бенито Муссолини подписал советско-итальянский договор о дружбе, ненападении и нейтралитете. В Наркомате иностранных дел он сменил Николая Крестинского, которого в марте 1937 года перевели в Наркомат юстиции, а в мае арестовали и вскоре расстреляли.
Сталин пришел к выводу, что Адольф Гитлер ударит по западным державам. И ему хотелось подтолкнуть фюрера в этом направлении. Если после Первой мировой войны родилась социалистическая Россия, то после Второй появятся новые социалистические государства.
В феврале 1939 года, накануне партийного съезда, журнал «Большевик» опубликовал статью, которую по указанию Сталина написал заместитель наркома иностранных дел Потемкин, скрывшийся под псевдонимом В. Гальянов: «Фронт второй империалистической войны всё расширяется. В нее втягиваются один народ за другим. Человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию». В мае 1939 года на XVIII съезде партии Потемкина ввели в состав ЦК. Теперь они с Литвиновым были на равных, это свидетельствовало о личном расположении вождя.
Первый заместитель наркома Владимир Потемкин встречал 23 августа 1939 года неожиданно для всего мира прибывшего в Москву министра иностранных дел нацистской Германии Иоахима фон Риббентропа, который прилетел на личном самолете Гитлера.
Уже ночью были подписаны соглашения между Советским Союзом и нацистской Германией. Договор и секретный протокол с советской стороны подписал Молотов, поэтому этот печально знаменитый документ стал называться пактом Молотова — Риббентропа. Этот протокол многие десятилетия оставался главным секретом советской дипломатии. Все советские руководители знали, что протокол есть, но упорно отрицали его существование, понимая, какой это позорный документ. Секретные протоколы к договору с Германией Молотов долго хранил в личном архиве. Уходя из Министерства иностранных дел, он сдал их в архив политбюро. Но до самой смерти доказывал всем, что никаких протоколов не было.
Они втроем — Сталин, Молотов и Риббентроп — всё решили в один день. Это были на редкость быстрые и откровенные переговоры.
Советские коммунисты и немецкие национал-социалисты распоряжались судьбами европейских стран, не испытывая никаких моральных проблем. Сразу же договорились о Польше: это государство должно исчезнуть с политической карты мира. Сталин не меньше Гитлера ненавидел поляков.
Риббентроп предложил поделить Польшу в соответствии с границами 1914 года, но на сей раз Варшава, которая до Первой мировой войны входила в состав Российской империи, доставалась немцам. Сталин не возражал. Он сам провел синим карандашом линию на карте, в четвертый раз поделившую Польшу между соседними державами.
Кроме того, Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую зону влияния, Литва отошла бы к Германии, а Латвию поделили по Даугаве. Сталин потребовал себе всю Латвию и значительную часть Литвы. Пояснил: Балтийский флот нуждается в незамерзающих портах Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс).
Риббентроп обещал немедленно запросить Берлин. Сделали перерыв. Риббентроп уехал в германское посольство. В начале девятого вечера в Берлин ушла срочная шифротелеграмма: «Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера».
