«Молотов не доверял Коллонтай как человеку, с его точки зрения, прозападных, либеральных настроений, — вспоминал Андрей Михайлович Александров-Агентов, который в 1942–1947 годах работал в полпредстве в Стокгольме. — И конечно, тоже считал ее необъективной в отношении Швеции, а заодно и Финляндии. Характерна фраза, которую он бросил в разговоре с Коллонтай сразу после начала советско-финляндской войны в 1939 году:
— Не беспокойтесь за свою Финляндию, через три дня всё будет кончено.
Ошибся тогда нарком в своих расчетах, крепко ошибся…»
Коллонтай надеялась пробиться к Сталину, но Молотов распорядился, чтобы она на следующий день в шесть утра вылетела в Стокгольм. Она покинула Москву удрученная.
Незнаменитая, но кровавая
План удара по Финляндии представил Сталину командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга Кирилл Афанасьевич Мерецков. Первоначальные наметки Мерецков докладывал Сталину и Ворошилову еще в июле 1939 года и получил одобрение. Сталину только не понравилось, что на проведение операции Мерецков просил целых две недели. Вождь считал, что разгром маленькой Финляндии не займет столько времени.
Двадцать девятого октября военный совет Ленинградского округа представил Ворошилову уточненный «План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии». План был весьма поверхностным. В штабе округа исходили из того, что финны не окажут серьезного сопротивления, а финские рабочие вообще будут приветствовать наступление Красной армии. Продолжительность операции — десять-пятнадцать дней.
Начальник Генерального штаба маршал Борис Михайлович Шапошников предложил отложить начало военных действий на несколько месяцев, чтобы подготовиться получше и перебросить к границе дополнительные соединения и тяжелое оружие. Сталин удивился:
— Вы требуете столь значительных сил и средств для решения дела с такой страной, как Финляндия? Нет необходимости в таком количестве.
Население Финляндии составляло 3 миллиона 650 тысяч человек. Сталин был уверен, что быстро справится с этой маленькой страной.
Девятого ноября 1939 года правительство в Хельсинки заявило: «Финляндия не может предоставить другому государству военные базы в пределах своей территории и своих границ».
Теперь для войны нужен был только повод.
Двадцать шестого ноября 1939 года в 15 часов 45 минут, сообщил ТАСС, финская артиллерия обстреляла советскую пограничную заставу на Карельском перешейке у деревни Майнила, четыре красноармейца убиты, девять ранены.
Нигде и никогда не были названы имена этих «убитых» и «раненых». Они таинственным образом исчезли, будто и не существовали. За десятилетия, прошедшие с того дня, не нашлось ни одного факта, который бы подтвердил, что финны стреляли первыми. Да и с какой стати они бы открыли огонь? В Хельсинки пытались избежать войны с Советским Союзом.
Финские пограничники зафиксировали выстрелы с советской территории. Так оно, видимо, и было. Судя по некоторым свидетельствам, перестрелку на границе устроил начальник управления НКВД по Ленинградской области комиссар госбезопасности 2-го ранга Сергей Арсеньевич Гоглидзе. После финской войны, в апреле 1940 года, он получил орден Красного Знамени. В 1953 году Гоглидзе расстреляли вместе с Берией.
Вопрос о том, кто же все-таки начал войну, снял сам Сталин. Выступая на секретном совещании в ЦК партии, он говорил:
— Правильно ли поступили правительство и партия, что объявили войну Финляндии? Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Второй вопрос, а не поторопилось ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября — начале декабря. Нельзя ли было отложить этот вопрос, подготовиться и потом ударить? Нет. Всё это зависело не только от нас, а от международной обстановки. Там, на Западе, три самые большие державы вцепились друг другу в горло. Когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда их руки заняты и нам предоставляется благоприятная обстановка для того, чтобы в этот момент ударить…
Двадцать девятого ноября 1939 года Молотов вручил финскому посланнику ноту. В ней говорилось: «Советское правительство не может больше поддерживать нормальные отношения с Финляндией». Полпред в Хельсинки получил от первого заместителя наркома Владимира Потемкина шифротелеграмму: всей советской колонии немедленно покинуть страну.
В тот же день, 29 ноября, Молотов заявил по радио:
— Враждебность в отношении нашей страны нынешнего правительства Финляндии вынуждает нас принять немедленные меры по обеспечению внешней государственной безопасности Советского Союза.
Тридцатого ноября части Ленинградского округа перешли границу. Советская авиация бомбила Хельсинки. При налете восьми бомбардировщиков Балтийского флота погибли 91 человек (см.: Военно-исторический журнал. 2006. № 3). На самом деле приказа атаковать столицу Финляндии с воздуха не отдавали, это была ошибка летчиков, но она имела серьезные политические последствия. А вот в 1940 году города бомбили уже целенаправленно. И бомбежки сильно подействовали на финское население. 2 февраля 1940 года 5-я бомбардировочная авиабригада (84 самолета) военно-воздушных сил 13-й армии, выполняя приказ «уничтожить город Сортавала», сбросила 40 тысяч фугасных и 12 тысяч зажигательных бомб.
Советские войска получили приказ разгромить финскую армию, освободить финский народ от гнета помещиков и капиталистов и выйти на границу со Швецией и Норвегией, то есть изначально речь шла о полной оккупации страны, а вовсе не о том, чтобы лишь отодвинуть границу от Ленинграда.
Что же испытывала Александра Михайловна Коллонтай, когда началась война и советская авиация бомбила Хельсинки, город, который она так любила? Каково ей было следить за ходом боевых действий Красной армии против финнов — «мужественного народа, с которым у меня всегда были тесные связи и по крови, и по симпатиям».
В сводках с театра военных действий Коллонтай с горечью читала названия мест, где отдыхала ребенком у дедушки. В ее дневниках и письмах столько сказано о Финляндии!
«Знаешь, иногда я завидую тебе, что ты среди моей незаменимой финляндской природы, — писала она Щепкиной-Куперник. — Ярко всплыла она со своими светлыми ночами в моей памяти, когда на днях писала статью для финляндцев, нечто вроде моих воспоминаний из времен начала рабочего движения в Финляндии, в котором я принимала участие…
Временами до боли тоскую о Финляндии… Душно, дышать нечем, и снова, когда я читала твое описание осени в Финляндии, потянуло, потянуло туда… Как я любила сентябрь в Куузе! Кажется, это был мой любимый месяц! И эти холодные лунные ночи, и запах осени, и паутинки, и росистая мгла по утрам… Никогда и нигде так не работалось, как там, у окна с видом на мирные поля, далекую кирху и милую, журчащую Кантеле. Кланяйся финляндской осени, скажи, что я тоскую о ней и люблю, как любят воспоминание о первой любви».
В Стокгольме Александре Михайловне было тягостно. На улице ей кричали:
