— Сейчас еду на фронт. Собери мои мелочишки, главное, не забудь портфель с бумагами…
Машина подана, и я спешно собираю вещи Павла, укладываю в сумку. Щупаю, нет ли носового платка в кармане френча, и вытаскиваю два письма: одно письмо — женский почерк и подпись — «твоя, неизменно твоя Нина». А другое — письма в ответ этой самой Нине…
Павел всегда искренен со мной. Я ведь это чувствовала, особенно в момент прощания с ним. Конечно, я ему ничего не сказала. Но, Зоюшка, признаюсь, я сделала маленькую женскую подлость: я переложила оба письма из внутреннего кармана в наружный, пусть заметит, что я их читала. И когда он переодевался, он, конечно, это заметил.
Когда машина ушла, я заметила на столе записку Павла:
«Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Моя жизнь, как и всех нас, нужна республике. Прости меня. Помни, ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но мы ведь с тобою месяцами врозь. Вечно твой»…
Главное сознание: неужели Павел разлюбил меня как женщину? Самое больное было, что его письмо к этой девушке, или женщине, начиналось: «Дорогая Нина, любимая моя голубка…» Зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя? Он не смеет его никому давать, пока мы друг друга любим. Но может быть, это уже конец?
Ты скажешь, Зоюшка: «Тем лучше, твоя жизнь с Павлом сплошная мука. Ты к нему приспособляешься, ты себя забываешь, ты теряешь свой облик ради него. Выпрямись, Коллонтай, не смей бросать Коллонтай ему под ноги. Ты не жена, ты человек»…
14 июня. А я-то думала, что во мне атрофировано чувство ревности! Очевидно, это потому, что раньше я всегда умела уйти прежде, чем меня разлюбят. Страдали другие, а уходила я. Иногда жалела того, которого раньше любила, и всё же уходила. А теперь, видимо, Павел уходит от меня. Ночью написала ему длинное-предлинное письмо и, конечно, утром разорвала. Всё во мне бурлит…
Это всё еще во мне сидит проклятое наследие женщины прошлого. Пора призвать Коллонтай к порядку. Ведь и в Крым попала только для Павла. Не хочу быть женой! Пусть это будет мне уроком, и хорошим, заслуженным. Так тебе и надо, Коллонтай. Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой».
На самом деле от такого жестокого удара не просто оправиться… Александра Михайловна бросала мужчин. И не раз. Но к мужским изменам не привыкла.
«17 июня, Гурзуф…
Павел на фронте и, может быть, в смертной опасности, а я всё еще упрекаю его за какие-то глупые поцелуи. Всё это «мой грех». Все эти месяцы на Украине я — точно не я, точно не Коллонтай. Вьюсь вокруг Павла, точно ползучее растение. Но этого я больше не хочу. Нельзя сводить все свои чувства к одному полюсу, всё отдавать одному человеку. Я же люблю мою работу, и она для меня главное. Зачем же я делаю вид, что я просто жена Павла? «Руку, товарищ Дыбенко, я твой соратник и товарищ. Но Коллонтай я тебе больше под ноги бросать не буду!»
И мне вдруг стало легко и светло на душе. Перед лицом великих событий и великой опасности для нашего дела, для Советской власти нечего возиться с психологическими драмами, да и что произошло?.. Нет, Павел меня не разлюбил, это я знаю. А разлюбил — поговорим серьезно. Словно я не учу всегда своих сотрудниц: героини Октября должны с достоинством нести свое знамя партиек»…
Коллонтай недолго пробыла в Крыму. Надо сказать, что с самого начала неуверенность царила среди крымских большевиков:
«Нет веры в то, что это прочно. Атмосфера такая, будто воздух насыщен одним вопросом: когда эвакуация? Мы стараемся показать, что наша власть крепка и что мы не собираемся уходить. Но бои идут, и десанта опасаются все…»
Худшие опасения большевиков оправдались.
Двенадцатого июня 1919 года войска генерал-майора Добровольческой армии Якова Александровича Слащева высадились в районе Коктебеля, выбили части Дыбенко из Крыма и легко свергли на полуострове советскую власть.
Покровитель Дыбенко командующий Украинским фронтом Владимир Антонов-Овсеенко потерял свою должность, потому что фронт был расформирован. Крымскую дивизию Дыбенко включили в состав 14-й армии под командованием Климента Ефремовича Ворошилова.
Крымские ответственные работники эвакуировались в Киев, занятый Красной армией.
Коллонтай записала в дневнике:
«30 июня. В Никополе нагнал нас Дыбенко со своим штабом. С Павлом ведь не виделись после того жуткого часа, когда он с письмом от той, другой женщины, уехал на фронт. Я была счастлива, что он цел и жив, никаких упреков ему не делала, только объяснила, что если разлюбил, пусть скажет. Мы же — соратники прежде всего, значит, должна быть честность и правдивость. Сказала, что и я рвусь на свободу от нашего брака.
Павел заплакал…»
Александре Михайловне поручили руководить комиссией ЦК компартии большевиков Украины по агитации и пропаганде среди работающих женщин.
«5 июля. Еще новая задача: партия назначила меня наркомом пропаганды Украины, и вот я в Киеве… До Киева тащились больше недели… Не забыть, как на одной из небольших станций нам удалось захватить в плен несколько десятков белых. Начальник штаба дивизии Сергеев сказал мне:
— Я велел поезду двигаться немедленно, вы не вынесете картину, когда из живых людей делают котлеты.
Он был прав. Когда я слышала пулеметный огонь, направленный не против боевой линии, а на пленных, мне стало нехорошо. Странно, когда убивают пленных людей… Была благодарна Сергееву, что наш поезд скоро отошел».
Историю Украины, как говорил один историк, нужно читать с бромом. Настолько она драматична. В те решающие послереволюционные годы нигде власть не менялась так часто, как в Киеве — Центральная рада, большевики, гетман, опять Рада, Директория, снова большевики. То немецкая армия приходит, то польская, то Добровольческая. И каждый раз смена власти сопровождалась погромами и расстрелами.
Окончание Первой мировой войны стало счастливым моментом в исторической судьбе многих народов Центральной и Восточной Европы. Они обрели собственное государство. Революция пробудила большие надежды и среди национально мыслящих украинцев. Однако же лозунг независимости, национальная идея вдохновляли в основном городскую интеллигенцию, мелкую буржуазию, студентов, гимназистов — не самый многочисленный социальный слой. Остальные скорее пассивно наблюдали за происходящим.
Среди жителей Киева в 1917 году украинцев было всего 20 процентов. Остальные — русские, поляки и евреи. В восточной части Украины, например в Харькове, русских было еще больше. Так что в городах на стороне Рады был только немногочисленный слой националистов. А деревня ее не поддержала.
Летом 1918 года власть в Киеве взял провозглашенный гетманом Павел Петрович Скоропадский, генерал-лейтенант царской армии, с помощью немецкой армии, которая пришла на Украину после подписанного в Брест-Литовске мира.
О Скоропадском принято говорить пренебрежительно-иронически, но это не справедливо. Правительство он сформировал из профессионалов, без этнических предпочтений. Он выражал интересы зажиточных крестьян, помещиков, промышленной, финансовой и интеллектуальной элиты. Украина в те месяцы стала землей обетованной. Кто мог, бежал от советской власти в Киев, потому что здесь благодаря гетману установилась жизнь, близкая к нормальной.
