Большевики отменили плату за проезд на транспорте, за пользование почтой, телеграфом, телефоном, водопроводом, электричеством… Результатом этой пародии на коммунизм стало то, что у рабочих напрочь исчезло желание трудиться. Тогда их стали заставлять работать. В большом количестве понадобились надсмотрщики.
Ленин обещал, что после революции государство отомрет, люди сами станут управлять своей жизнью. Происходило обратное: государство как аппарат управления и принуждения рос как на дрожжах. А с ним разрастался и класс чиновников-бюрократов.
Вольница первых послеоктябрьских дней быстро сменилась жестким бюрократизмом. Новой власти нужна была хорошо организованная государственная машина.
«При входе в круглую белую башню у Александровского сада, — вспоминал современник, — у меня были затребованы пропуск и документы. На другом конце моста, в воротах Боровицкой башни контроль был повторен с еще большей строгостью. Лишь после телефонного запроса в канцелярию, действительно ли комиссаром ожидается такой-то, я получил разрешение войти в Кремль. Идя через мост, я спиною чувствовал взоры не спускавших с меня глаз чекистов.
Здесь не было ни грязи, ни тесноты, ни беспорядка. Здесь все было чисто, чинно и просторно. Чисто и бело от нетронутого снега на тротуарах и по-старинному подтянутых солдат. Менее, чем в любом ином месте Москвы, была здесь видна революция. Здесь, откуда она исходила, еще царило старинное благообразие. В Кремле большевизм ощущался не разнузданным произволом революции, а твердою революционною властью».
Но изменить положение советской женщины к лучшему не удалось.
Коллега Коллонтай по женскому движению Анжелика Балабанова писала: «Женщины, которые были обязаны революции всеми своими новыми правами и положением, вдруг стали старыми и изнуренными, физически покалеченными своими страданиями и бесконечной тревогой за детей. Мало-помалу их единственной заботой стало достать карточку, которая могла дать им возможность когда-нибудь в ближайшем или отдаленном будущем получить платье, пальто или пару ботинок для детей».
На съезде партии Коллонтай хотела внести поправку в новую партийную программу относительно женского вопроса и семьи.
«Я прямо к Ленину, — вспоминала она. — Читает мою поправку, а по лицу вижу — не одобряет.
— Что вы хотите сказать этим выражением — «исчезновение замкнутой формы семьи»? Ишь, куда вы хватили — «при коммунизме»? Где сказано, какая форма семьи будет в осуществленном коммунизме? Программа ведь вещь актуальная, надо исходить из практических надобностей. Нам, наоборот, надо семью удержать от развала, особенно сейчас, надо детей сохранить. А вот вы куда махнули… Успеем и эти вопросы решить, как с белыми покончим…
Но в кулуарах вокруг меня, как всегда, собирался народ, и я разъясняла им мою резолюцию, что раз нет собственности, раз мы перейдем на общественное питание, раз дети будут на социальном воспитании, изменится и форма теперешней семьи. Государству она уже не будет нужна, это остаток буржуазного строя.
Брачная пара — дело другое. Мать и дитя, главное — широкое обеспечение и охрана материнства государством и общественностью.
— А отец при чем будет? — спрашивают товарищи.
— А отец пусть дает любовь и заботу о детях добровольно.
Это кто-то услышал, подхватил, и пошло по съезду: «Коллонтай хочет отцов в добровольцев превратить».
Одни понимали иронию и смеялись, другие возмущались всерьез…»
Александру Михайловну много лет осуждали за пропаганду свободных отношений между мужчиной и женщиной.
Иван Алексеевич Бунин в книге «Окаянные дни» приводит слова Щепкиной-Куперник о Коллонтай:
— Я ее знаю очень хорошо. Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы — «на работу». А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку — и шмыг с коробкой конфет в кровать ко мне: «Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!»
Обозленный революцией Бунин добавил от себя: «Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот (ангелоподобный) тип среди прирожденных преступниц и проституток».
Многие были к ней несправедливы… Призыв Коллонтай позволить женщине самой определять свою судьбу был реакцией на прежнее подчиненное положение женщины.
Александра Михайловна писала в журнале «Рабочий суд» в 1926 году: «Когда говорят о слишком свободных отношениях, то при этом забывают, что эта молодежь почти совсем не прибегает к проституции. Что, спрашивается, лучше? Мещанин будет видеть в этом явлении «разврат», защитник же нового быта увидит в этом оздоровление отношений».
Коллонтай вошла в межведомственную комиссию по борьбе с проституцией при Наркомате государственного призрения, который она когда-то возглавляла. В тезисах комиссии говорилось:
«1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйства и наемным трудом.
2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм — могила проституции.
3. Борьба с проституцией — это борьба с причинами, ее порождающими, то есть частной собственностью и делением общества на классы».
Шестнадцатого февраля 1921 года Коллонтай писала Горькому:
«Дорогой Алексей Максимович,
пересылаю Вам тезисы по новой коммунистической морали, которые мы будем разбирать в среду 23 февраля на Межкомиссии соцобучения по борьбе с проституцией. Крайне желательно Ваше присутствие, будут заинтересованные товарищи и те, кто хочет не только в брачных отношениях, но и в других областях внести большую ясность и четкость нарождающейся новой коммунистической морали…»
В годы Гражданской войны количество проституток уменьшилось. Во-первых, упала роль денег. Во-вторых, молодые женщины из деревни перестали перебираться в город — деревня жила лучше. В-третьих, с проститутками расправлялись довольно жестоко. Владимир Ильич Ленин рекомендовал проституток расстреливать (см.: Вопросы истории. 2004. № 9).
Коллонтай рассказывала о своем выступлении на конференции в Гааге:
«Поразило слушателей, что за годы советской власти и государственной деятельности по охране материнства и младенчества количество преступлений детоубийства брошенными женщинами-матерями резко снизилось в судебных анналах.
— У нас нет больше брошенных женщин, само понятие тоже исчезает, — это мое заявление вызвало горячий отклик.
— Какие у вас практические меры борьбы с проституцией? — послышались настойчивые вопросы делегаток конференции.
Я ответила одним словом: труд. У нас все граждане и гражданки привлечены к труду, полезному для общества и государства. Мы ведем борьбу не с проституцией, а с ее первопричиной, то есть трудо-дезертирством».
Объяснения кажутся смешными. Напомним, что в 1920 году в Петрограде насчитывалось 17 тысяч проституток и 300 притонов. Окончание Гражданской войны, если можно так выразиться, пошло проституции на пользу. Количество продажных женщин выросло.
