Голос из зала:
— В отделе кадров можно.
Сталин согласился:
— В отделе кадров специальную часть иметь, которая занималась бы специально, это было бы очень хорошо, потому что масса способных людей из женщин пропадает, их никто не выдвигает, лежат под спудом. Это важный отдел, отдел распределения.
— Можно в отделе кадров и пропаганды, — предложил кто-то.
Сталин возразил:
— Чем отличается, например, пропаганда ленинизма среди женщин-работниц от пропаганды ленинизма среди мужчин?
— Ничем, конечно, — заметила Артюхина.
— Ничем абсолютно, — охотно повторил Сталин. — В отделе кадров можно создать такую часть, это важно, так как мужская половина дает громадное большинство кадров, а женская половина имеет очень много способных кадров, но их не выдвигают, отчасти — не хотят конкуренции, отчасти — смешливое отношение, отчасти потому, что забиты эти товарищи, не умеют двинуться… Затем, что вы на Кагановича нападаете? Инициатива это его, это факт, но мы все, члены секретариата, согласны с этим. Запросили Молотова, у нас полное единство в секретариате, так что мы единым фронтом пойдем.
Смех в зале… На этом обсуждение закончилось. История созданных когда-то Коллонтай женотделов завершилась.
Пятого января 1930 года политбюро утвердило постановление «О реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)». Функции упраздненных отделов по работе в деревне и среди работниц и крестьянок передали отделу агитации и массовых кампаний ЦК ВКП(б). Ликвидация женотдела была неприятным сюрпризом для Коллонтай.
Александра Михайловна почувствовала себя реабилитированной только в марте 1933 года. 9 марта записала в дневнике: «Вчера неожиданная огромная радость. Я награждена орденом Ленина. И главное, за мою революционную работу среди женщин».
Орденами наградили несколько бывших работников женотделов — «за выдающуюся самоотверженную работу в области коммунистического просвещения работниц и крестьянок». В советской колонии в Стокгольме это событие пышно отмечалось. Торгпред Давид Владимирович Канделаки произнес прочувственную речь. «Сотрудницы обнимают, плачут, подносят цветы. Я и сейчас еще как в тумане», — записала Коллонтай в дневнике.
Семнадцатого марта признательная Александра Михайловна написала Сталину: «То, что награждение орденом Ленина проводилось в связи с 8 марта — это очень хорошо. За награждение не благодарят, но я хочу, чтобы Вы и ЦК знали, какую ценность данный факт имеет для меня в связи с женским движением».
Глава четвертая
ОППОЗИЦИЯ
В Советской России ни следа не осталось от предреволюционного большевистского лозунга равенства. Только поначалу вожди испытывали те же трудности, что и все.
В сентябре 1918 года журналист Давид Заславский, будущий член редколлегии газеты «Правда», бежал из Петрограда, где свободную журналистику уже придушили, в Киев. Он поразился среди прочего тому неравенству, которое уже сложилось в Советской России: «В поезде, которым мы едем, — два вагона со спальными местами, один вагон второго класса и теплушки, набитые народом — простым народом, вот той беднотой, которая объявлена хозяином страны. В зале второго класса на вокзале чисто, пусто. В большом помещении столики с белой скатертью, пустой буфет и скучающие лакеи. А внизу, в зале третьего класса, на полу, в грязи, в духоте, на скарбе валяются пролетарии и пищат их дети, и ходят по их головам носильщики. На каждом шагу красноармейцы. Они водворяют порядок. Он заключается в том, чтобы простую публику не допускать в чистые помещения. И как строги эти красноармейцы, и как забита эта публика!»
В январе 1919 года Коллонтай записала в дневнике: «Заходил Александр Гаврилович Шляпников, он сейчас губернатор Астраханского края. Он меня высмеивает за то, что во мне много интеллигентщины».
Александр Гаврилович — фигура в ту пору более чем заметная. Во время Первой мировой войны Шляпников, с которым у Коллонтай был бурный роман в эмигрантские годы, нелегально вернулся в Россию и был введен в состав ЦК. В феврале 1917 года он оказался единственным членом ЦК партии большевиков на территории России. Остальные вожди находились либо в ссылке, либо в эмиграции.
После Октября они с Коллонтай вместе входили в состав правительства. Шляпников — нарком труда, затем нарком торговли и промышленности. В Гражданскую войну — уполномоченный по продовольствию на Северном Кавказе, член Реввоенсовета Южного фронта и 16-й армии Западного фронта.
— Вы говорите, что вас смущает совесть, что вы живете в Доме Советов и имеете обед и более или менее теплую комнату, а на окраинах один ужас, — говорил ей Шляпников. — Но ведь с чего-то нам начинать надо. Кто живет в домах советов? Не враги же народа, а те же рабочие-партийцы. Это вы всё ищете себе самой оправдание и как бы обеляете себя тем, что разводите жалобу по поводу страданий народа. Выбейте из себя эту интеллигентщину. А так вы неплохой человек, товарищ Коллонтай…
Коллонтай занимала комнату № 555 во 2-м Доме Советов — это гостиница «Националь», там селили партийных работников.
Сыр для вождя революции
Леонид Борисович Красин писал семье, оставшейся за границей: «Тут у нас такое идиотское устройство, что сами народные комиссары питаются в Кремле в столовой, семьи же их не могут из этой столовой получать еду, и потому Воровский, например, питается в столовой, а Д. М. Воровская и Нинка пробавляются неизвестно как и чем. Купить же что-либо можно лишь за невероятные цены. Как вообще люди живут — загадка».
Вацлава Воровского, поскольку он давно жил в Стокгольме, сразу после революции назначили полпредом в Скандинавских странах. Вменили ему в обязанность установить контакты с державами Антанты и предложить им прекратить враждебные действия против Советской России. Но он ничего не успел сделать. 6 декабря 1918 года Швеция решила разорвать дипломатические отношения с Советской Россией. Воровский сколько мог пытался задержаться в Стокгольме, но 30 января 1919 года всем советским представителям пришлось уехать из Швеции в пломбированном вагоне.
Коллонтай:
«Когда мы, собственно, ели? Помню только раз, после Совнаркома. Кажется, это было в три часа ночи, в столовой Совнаркома. Нам принесли огромные ломти хлеба с паюсной икрой. Это было удивительно вкусно. Теперь, когда мы сыты, понимаем, что мы, в сущности, голодали всю зиму.
В ноябре шведские товарищи привезли нам (Совнаркому) ящик с провизией: консервы, колбасы, сыры. Мы делили провизию с канцелярией. Я резала круглый красный голландский сыр, когда Владимир Ильич вышел из своего кабинета и, увидев сыр, остановился:
— Сыр всё-таки вещь хорошая.
— Хотите кусочек?
— Давайте.
Я отрезала ему полумесяц. И себе — поменьше. Но тотчас началось заседание Совнаркома. Неудобно было идти с сыром, оставила в канцелярии вместе с пакетиками консервов. На столе возле Ленина лежал еще не начатый им полумесяц с кусочком свинцовой бумажки, приставшей сбоку. Всё заседание поглядывала я на этот кусочек и радовалась своей доле, что съем дома после заседания. Но когда заседание окончилось, в канцелярии не оказалось ни сыра, ни пакетиков с консервами. Кто-то уже «экспроприировал». И тогда это было настоящее «огорчение».
