Ивар Смилга в Гражданскую войну был членом Реввоенсовета Республики и поддерживал Троцкого, поэтому вскоре лишился работы и партбилета. В 1929 году он заявил, что рвет с троцкизмом. Его восстановили в партии, назначили заместителем начальника мобилизационного управления ВСНХ. А после убийства Кирова в декабре 1934 года Смилгу арестовали и держали в Верхне-Уральском политизоляторе, а в феврале 1938 года расстреляли. «Твердый режим», который он когда-то защищал от Шляпникова и Коллонтай, убил и его самого…
Тринадцатого марта вечером на одиннадцатом заседании Коллонтай вновь получила слово:
— Наша «Рабочая оппозиция» твердо настаивает, что необходимо не только реорганизовать весь аппарат, но надо твердо и ясно сказать, что во все времена, а не только в момент передышки, необходима система широкого развертывания демократии, доверие к массам и обеспечение свободы мнений для товарищей не только на бумаге, но и фактически. Для этого мы вносим пункт о свободе дискуссий: надо признать за партийными течениями право устраивать дискуссии и дать возможность представителям различных течений защищать свои взгляды, то есть издавать на счет ЦК такую «вредную» брошюру, как изданная мной брошюра «Рабочая оппозиция»… Не забудьте, товарищи, что «Рабочая оппозиция» связана с широкими рабочими массами.
— И с Кронштадтом, — прозвучал голос из зала.
— Товарищи, вы знаете о том, что не было никогда случая, когда бы «Рабочая оппозиция» отказывалась от работы и не шла бы туда, куда ее посылают. На Кронштадт кто первый откликнулся, кто первый поехал туда, как не представители «Рабочей оппозиции»? Это не красный Генеральный штаб туда поехал, туда поехали представители «Рабочей силы». Вот кто первый поехал. (В зале смех.) И повторяю дальше: когда нужно, мы умеем подчиниться партии и исполнить наш долг во имя коммунизма, во имя мировой рабочей революции…
Коллонтай на съезде досталось, пожалуй, больше всех. Рабочих Шляпникова и Медведева особо трогать не решались — с учетом настроений в стране. Александра Михайловна с ее женскими идеями представлялась более удобной мишенью.
Николай Бухарин издевательски цитировал статью Коллонтай из журнала «Коммунистка» под названием «Крест материнства», опубликованную в начале 1921 года:
— Нам говорят: «Вы вели непролетарскую политику»… Это обвинение повторяли все представители «Рабочей оппозиции», но никто не привел ни одного аргумента. А вот что касается особливой «четкости» линии «Рабочей оппозиции», то я должен привести одну небольшую характеристику из статьи представительницы «Рабочей оппозиции» товарища Коллонтай, которую умиляет, что на одном из театральных представлений женщины с умилением относились к следующей религиозно-либеральной белиберде в пьеске.
Бухарин с чувством омерзения прочитал несколько фраз, в которых восхищенно говорилось о материнстве: «Мадонна-Богоматерь, символ, олицетворение высшего начала в материнстве; любви-сострадания, любви-всепрощения; любви действенной, творческой, мудрой. Мадонна — мать, скорбящая за боль людскую, за слепоту «детей земли». Величайшими страданиями, крестом материнства дошла Мадонна до той ступени всепонимания, когда познание граничит со святостью, всепрощение — с мудростью. Для нее нет того, что люди зовут «грехом». Для нее раскрыты тайны природы, а перед ними человеческие законы и нормы морали — игра детей…»
Бухарин призвал делегатов съезда разделить с ним возмущение позицией Коллонтай:
— И то, что этим умиляются наши женщины в противоположность мужчинам, это приводит в умиление Коллонтай. А для меня это — отвратительная сентиментальная католическая пошлость!
Голоса из зала:
— Правильно!
И, ясное дело, раздались аплодисменты.
— Если мы сравним, с одной стороны, брошюру Коллонтай, — продолжал Бухарин, — со всякими характеристиками насчет палочного воспитания и прочего, а с другой стороны, ее святейшее, наивное в своей святости, умиление перед образом всепрощающей Мадонны, то «четкость» классовой линии «Рабочей оппозиции» выявится достаточно ясно.
Николай Иванович, который считался самым либеральным из большевистских руководителей, не стеснялся в выражениях, когда говорил о Коллонтай. По другому поводу высказался крайне оскорбительно:
— Очевидно, у нее на почве религиозных воспоминаний отшибло совершенно те остатки памяти, которые должны были сохраниться.
Настанет время, когда и самого Николая Ивановича будут смешивать с грязью и в зале — возможно, те же партчиновники, которые ему еще недавно аплодировали, — станут кричать: «Сволочь! Предатель!»
Григорий Григоров, участник революции и Гражданской войны, оставил воспоминания, в которых идет речь о Коллонтай: «Она считалась крупнейшим оратором в международном рабочем движении, умела быстро овладевать вниманием любой аудитории, могла два-три часа говорить без бумажки… Пожалуй, главная ее черта — свободолюбие.
Что же привело к революции, к социал-демократии, к ее крайнему крылу — большевизму?.. В пролетариате Коллонтай увидела класс, который, по ее мнению, должен был выполнить историческую роль Геракла, очищающего авгиевы конюшни от всего, что накопилось в России за века крепостничества и деспотизма.
А в 20-е годы эти же убеждения и те же черты характера привели Коллонтай к рабочей оппозиции, которая боролась против абсолютизма ЦК, против вождизма и ограничений личной свободы… Думаю, что и в личной жизни, отстаивая принцип «крылатого эроса», свободной любви, она выражала протест против рутины в общественных и личных отношениях, протест против браков по расчету…
Я часто встречал ее во 2-м Доме Советов в сопровождении руководителей рабочей оппозиции Шляпникова и Медведева. Обычно Коллонтай что-то горячо доказывала, а мужчины слушали ее, почему-то опустив головы, иногда подавали реплики, на которые она бурно реагировала… Выступления А. М. Коллонтай отличались аргументированностью, глубиной анализа, логичностью и убедительностью:
— Партия требует голого подчинения, механической дисциплины, а мы должны обеспечить широкую, развернутую демократию… Если партия не хочет превратиться в секту, оторванную от народа, надо признать право различных партийных течений на свободные дискуссии, дать им возможность защищать свои взгляды через массовую печать, выпускать любые «вредные» брошюры, как, например, моя брошюра «Рабочая оппозиция»…
На партийном съезде Ленин заклеймил «Рабочую оппозицию». Владимир Ильич, вообще говоря, был человеком резким и, по-видимому, злым. По словам одного из его соратников, Ленин был суровым диктатором. Он с презрением относился ко всем своим соратникам, в том числе к тем, кого сам вознес на высокие посты и приблизил.
Владимир Ильич отверг покушение оппозиции на право партии монопольно управлять всем и вся: «Пока мы, Цека партии и вся партия, будем администрировать, то есть управлять государством, мы никогда не откажемся от ‘перетряхивания’, то есть смещения, перемещения, назначения, увольнения и пр.».
Отвечая лидерам «Рабочей оппозиции», Ленин обильно цитировал брошюру Коллонтай:
