В 1912 году появилась возможность в Лондоне поработать в Британском музее над книгой «Общество и материнство». А еще Александра Михайловна съездила в Швецию, не подозревая, конечно, какую роль эта страна сыграет в ее жизни. В конце апреля 1912 года прямо в поезде, возвращаясь в Берлин, она писала Щепкиной-Куперник: «Поездка по Швеции дала мне громадное моральное удовлетворение, так как я осязательно чувствовала, что являюсь опорой для молодого, радикального течения в Швеции (общесоциалистического, не женского), но и женщинам кое-что дала. Вся поездка — это какой-то золотой сон… Могло бы вскружить голову, если б я была моложе и менее знала жизнь. Было много и чисто внешнего успеха. Моя первомайская речь комментировалась всякими газетами…
Но быть временной знаменитостью — это тоже имеет свои неудобства: сегодня на пароходе, конечно, меня все знали, еще бы: в газетах всяческие снимки — то на трибуне, то премьер-министр и… я — два полюса первомайского дня. Проводы толпы с криками: «Александра Коллонтай, ура! Ура! Ура! Ура!» (четыре раза, заметь! Это полагается в Швеции); одним словом, всё, как полагается, и вот на пароходе — качка. Русская агитаторша борется с приступами морской болезни, наконец, срывается с места… А пассажиры бегут смотреть, что она будет делать!!!»
В Париже Коллонтай написала книгу «По рабочей Европе» — впечатления от общения с социал-демократами разных стран. В сентябре 1912 года обратилась к Георгию Валентиновичу Плеханову как «голосу нашей партийной совести»: «Дело идет о моей книге «По рабочей Европе», которую я переслала Вам еще весною, надеюсь, Вы ее получили? Книга эта последнее время возбуждает среди немцев, не читавших ее, но доверяющих слухам, большое волнение и недовольство за то, что в ней, будто бы, заключается пасквиль на немецкий пролетариат и немецкое движение…
Я беру на себя смелость обратиться к Вам, глубокоуважаемый и дорогой Георгий Валентинович, с громадной просьбою: проглядите мою книгу, она ведь беллетристического характера и читается легко, и скажите мне свое откровенное мнение…»
Книга «По рабочей Европе» вышла на русском языке в 1912 году в Санкт-Петербурге. Она описывала бюрократизм немецкой социал-демократической партии, самомнение ее руководителей. Коллонтай критиковала их выбор в пользу медленных реформ и отказ от смелой революционности. Карл Либкнехт ей очень нравился, но он принадлежал к радикальному крылу социал-демократов. Такие, как он, составляли абсолютное меньшинство.
Коллонтай писала из Берлина Варваре Волковой: «Не хватает у немцев революционного духа, знаете, не боевых фраз, а этого стремления вперед, энтузиазма, веры во что-то светлое, что ждешь после борьбы. Конечно, они деловитее, быть может, даже более знающие, но — это всё-таки чужие…»
Александра Михайловна была искренней в своих политических взглядах. «Представь, Танюся, это Берлин! — писала она Щепкиной-Куперник. — В таких квартирах ютятся плохо оплачиваемые рабочие… Сыро, темно… Меня возили смотреть. 650 тысяч семейств живет в перенаселенных квартирах! И это в «благоустроенном» Берлине. Иногда так ненавидишь весь этот мир контрастов…»
Но ей нравилось, что в немецких семьях царил культ гигиены и здоровья. Все занимались спортом на свежем воздухе, спали при открытых окнах даже в холод, утро даже для девочек начиналось с гимнастики. Спорт, физическая активность — всё это не только ради здоровья, но и во имя подтверждения своей немецкости. Физические упражнения — моральный императив. Пренебрежение к собственному телу — недопустимо. Ходить с опущенной головой, горбиться, опускать плечи — это не по-немецки…
Германские социал-демократы были крайне недовольны ее оценками. Коллонтай жаловалась: «Вот книга, рождающая больше «судов», чем читателей, так как ведь немцы ее даже не читали, а уже жгут ее на костре своего возмущения».
Книгу перевели на немецкий язык. Прочитав ее, от Коллонтай отвернулись даже друзья. Александра Михайловна сильно переживала. А вот Максиму Горькому книга понравилась. Он охотно отозвался: «Хотя и знал ее, но прочитал с великим интересом еще раз… Жаль, если эта неприятная история заставила Вас пережить плохие дни».
Она настроила против себя не только немцев. В книге написала, что в Копенгагене ей пожаловалась одна русская дама: писатель О. Д. попросил ее мужа перевести для него пьесу, а обещанных денег не заплатил. Кончилось тем, что писатель и театральный критик Осип Исидорович Дымов, считая, что речь идет о нем, подал на Коллонтай в суд за клевету…
У нее были огорчения и посерьезнее. Она конечно же скучала без сына, который жил у отца в Петрограде. Михаил Коллонтай приезжал иногда к матери в Германию, Швейцарию и Норвегию.
Александра Михайловна писала Щепкиной-Куперник: «На душе — относительно покойно и ясно. Жду своего сына — это праздник. Мечтаю о том, как мы с ним будем «питаться» заграничной жизнью… Это особенная радость — показать хорошее, любимое, интересное «собственному» большому сыну…» И делилась с подругой своей грустью: «Я только что проводила Мишу и шла на почту с душою, полной той холодной тоски, какую познала только здесь, за границей, в период моего одиночества. Странно, что эта холодная тоска, ощущение одиночества, никому ненужности, является у меня особенно ярко всегда в шумном и людном Париже».
Александра Михайловна жаловалась, что в Париже не может найти комнату, в которой были бы «письменный стол, не качающийся от малейшего прикосновения, и полка или хотя бы этажерка для книг. Какие глаза делают хозяйки, когда я этого спрашиваю!..».
Иногда сама себе удивлялась. «Мне приходится не только о себе заботиться, но и подумать о моих товарищах, которые приходят ко мне пить чай и обсуждать дела… — писала она Щепкиной-Куперник. — Представь себе меня, которая сама бежит в лавочку за провизией, которая варит яичницу и заготовляет бутерброды моим товарищам-мальчикам на работу…»
В конце декабря 1912 года рассказывала подруге: «Праздники у меня вышли настоящими, как полагается, с суетой, возней, театрами, смехом молоденьких голосов. Ведь здесь мой Мишулька, а так как в пансионе несколько молоденьких девиц и юнцов, то моя студенческая келья превращается в «вертеп» неописуемого веселья молодежи…»
Весной 1913 года писала из Цюриха сыну:
«Мой дорогой Хохленыш!
Часто думаю о тебе, а писать совсем некогда…
Хохлинька! Отчего это в письмах никогда не можешь говорить тепло и хорошо? И хочется с тобою поговорить просто, а как-то пишешь всё не о том! Ведь я тебя очень люблю, мой Хохленыш! Очень!!!
Успех у меня всюду большой. Ну, целую мордочку моего Хохлиньки!»
Перебравшись в Париж, сообщила сыну:
«Мимулек, папочка тебе расскажет, как хорошо и тепло мы встретились в Париже и как хорошо провели время. О тебе говорили много и дружно на тебя радовались… Знаешь, я ужасно рада, что встретила папочку. Мы так хорошо, так тепло подошли друг к другу. И столько вспомнили далекого, прошлого…»
С 1 по 15 марта 1913 года Коллонтай провела в Швейцарии по приглашению левого крыла социал-демократической партии. Как всегда, очень успешно.
