Мир номер два. Вымысел. Навоз и холерический темперамент
— Не могу понять, почему у нас розы все время пропадают?
Все, кроме Золушки, сидели, сконфуженно пряча взгляды.
— По глазам вижу — твоих рук дело! — выкрикнула Мачеха. — И не надоело тебе?!
— Что — надоело?… — Золушка растерялась.
— Сажать их каждую неделю? Или ты от того, что родители деньги тратят, удовольствие получаешь?
— Дорогая… — примирительно взял скандалистку за руку муж, — ну не растут, плюнь тогда на эти розы, и все…
— Я лучше на вас всех плюну! Разом! Ты! Со своей рыбалкой! Что, другого места нет — червей копать, как только под розами?
Клара нервно зевнула и сказала:
— Спасибо за завтрак, мама, я пойду!
Роза, которая постоянно выкидывала в мамашины розы окурки, также почувствовала себя виноватой:
— О-о-чень все было вкусно… Я, пожалуй, разучу новую пьесу на клавесине.
— Сидеть, обе! — рявкнула нежная мать. — Клавесины отменяются! Вместе с клавикордами! А также с фисгармонией! Щас в питомник поедем, выберем сорок кустов!
— Да что их выбирать, — буркнула Роза, — ты ж всегда одни красные покупаешь!
— Не твое собачье дело! Чтоб через десять минут стояла готовая! И навозу заодно купим! И лопаты постоянно пропадают!
— Вот в навозе они как раз и живут… — задумчиво протянула Клара. — Червяки!
— Что?… — Любящая мамаша растерялась.
— Черви, говорю. В навозе. Огромные просто растут!
— Та-а-ак во-о-от оно что-о-о… Черви, значит!
— Я не рыл! — быстро сказал Лесник, муж своей жены, отчим Клары и Розы, отец Золушки, получивший за своей нервной женой немалое приданое с клавесином, клавикордами и всем прочим. — Я на рыбалку еще осенью ходил! Прошлой! И без червей! Только с динамитом! Вы это… езжайте, покупайте что хотите, денег я дам. А я на работу. Дело у меня. Вепрь у меня. Кабан то есть. Бесчинствует. Безобразничает во вверенном попечению…
— Ага! — припечатала Золушкина мачеха. — Теперь это называется кабан! Он, значит, роет?! И мои лопаты умыкает? И все розы в саду извел? А на самом деле кто? Кто?! Я выведу на чистую воду тех, кто свинячит! — завизжала она, и Клара демонстративно заткнула уши. «Интересно, почему он на ней женился? — неожиданно подумала она. — Что он в ней нашел? Да еще и с нами с Розкой в придачу! Вот выйду замуж за Принца, указом запрещу…»
— А ты чего расселась? — рявкнула на старшую мать. — Разинула варежку! Раззявила хлеборезку! Размечталась о кренделях небесных! А мне и дом веди, и за кабаном этим смотри, — она кивнула в сторону испуганно шарахнувшегося мужа, — чтоб прилично себя вел и при этом полцарства своим динамитом не разворотил, и о вас, дурах, думай! Замуж пристраивай! А вы носами крутите, вам только принцев подавай, не иначе! С утра до вечера верчусь: подай, прими, жарь, парь! Чтоб дом как у всех, чтоб не стыдно, чтоб полная чаша… А они сидят, будто так и надо! — Она бурно зарыдала.
— Холерический темперамент, — шепотом заметил Лесник, бочком пробираясь к выходу.
— Не плачьте, маменька! — кинулась Золушка. — Я все розы посажу, где и были! Все сорок кустов!
— Поговорите оба у меня! За что ж мне такое наказание, а?!
— Каждому дан такой крест, какой он в состоянии нести! — неожиданно бухнул истребитель кабанов. — Тебе — всех нас, мне — тебя! Выходит, я все и несу!
— Софист чертов! Хитрый, безнравственный негодяй! Истязатель живой природы! — Мачеха без сил брякнулась в кресло. — Я, я все в этом доме тащу на себе! Все кресты! И всё в гору! Уйду! Уйду от вас… пожалеете тогда!
— Не надо, маменька! — пролепетала Золушка. Ей было очень, очень жаль погибшие розы, мачеху, а также кабана, он же вепрь, участь которого, несомненно, была уже предрешена. Кларку и Розку тоже было жаль, но как-то меньше: они были бездельницы и пофигистки, к тому же не имевшие четких ориентиров в жизни, не то что она, Золушка! Кларка, правда, утверждала, что собирается выйти за Принца и править державой железной рукой, но Золушка считала, что у Кларки это пройдет. Да и Принц был так себе… надутое ничтожество в коротких штанишках! Ради такого не стоило и надрываться. А вот у нее самой цель была! Даже две цели! Нет, даже три! Первая — стать настоящим археологом, чтобы всякому-разному могла бумажку ткнуть: копаю, потому как имею право! И все что нашла — мое! Вторая цель — учредить в Лесу Музей Уникальных Артефактов. Которые сама же и найдет, конечно. А при музее — Полигон Уникальных Испытаний. Ужасно хотелось проверить, может, та волшебная палочка, что крестная отобрала, действовала еще! Но что она могла… без бумажки ты меньше чем Мальчик-с-пальчик, и прав у тебя с его… гм… скажем так, нос! Ну и последнее — Кларку и Розку пристроить. Это была сверхцель, необязательная, но весьма и очень желательная. Потому как маменьку жалко! Бьется она тут с ними, действительно бьется… с девушками вообще очень тяжело. Золушка посмотрела на себя в зеркало и вздохнула: особенно если их три и две из трех — это Клара и Роза!
Мир номер три. Прошлое. Косая обоссалась
Меня избили той же ночью. У меня не было денег, и я изо всех сил старалась смотреть им прямо в лица — чтобы мне поверили. Но из-за врожденного косоглазия это получалось из рук вон плохо.
— В глаза… в глаза, ты, сучка малолетняя, смотри, когда еще раз врать соберешься!
Да, и еще: меня звали Мирабелла. Алла была права — лучше бы я назвалась другим именем. Или просто половинкой имени. Мира. Или Белла. Или даже не имеющей ко мне никакого отношения Мариной… почему бы и нет?
Когда погасили свет, я вытянулась в холодной постели, неосторожно решив, что все уже позади: и допрос с пристрастием, и хмыканье, и тычки-щипки, заставлявшие меня вертеться волчком среди обступивших: «Ой, смотри… Мирабелла! Принцесса недорезанная! Из королевства косых зеркал, хи-хи-хи!..», «Лучше сама отдай. Найдем — хуже будет!..», «Ты чё такая страшная, уродка?!» — что продолжение этого отложено хотя бы до утра. А сейчас можно просто уснуть… или не уснуть — но просто лежать и чувствовать темноту еще одним, вторым, более спасительным, чем первое, одеялом…
Второе одеяло накинули, укрыв меня с головой, но это была отнюдь не темнота. Это было просто еще одно одеяло. Поверх которого посыпались уже настоящие удары, а не тычки исподтишка. Я охнула и закричала, но кусок тряпки впечатался мне в рот. Меня ткнули головой в подушку и крепко держали, пока чей-то кулак с жуткой монотонностью бил и бил по моим цыплячьим ребрам.
Я дергалась, пытаясь инстинктивно свернуться в клубок, вжать голову в колени, но два одеяла — мое, данное мне на все то время, что я буду здесь, время, которое, наверное, никогда, никогда, никогда не кончится!.. о господи… и я никогда, никогда, никогда отсюда не уйду! — и другое… Два этих чертовых одеяла словно тоже сговорились против, они не давали свернуться, уйти, укрыться — о, какой горький каламбур! — и меня поверх них, и сквозь них, и так, как будто их и вовсе не было, терзали, пинали в лицо, в голову, в живот, в то место, где прикреплялась моя вялая птичья шея… Кто-то хрипло выдыхал: «Н-на! н-на! н-на!..» Кто-то проехался кулаком по моим ощетинившимся позвонкам, кто-то ругался, ушибившись о мой же локоть, и наподдавал с новой силой… Меня рвали в лоскуты, хватали за руки и ноги, выворачивали, пытаясь сломать, пальцы, выдергивали через одеяла мои жидкие космы: не дала, так получи, получи, получи, получи!..
