Я проснулась очень рано — еще до того, как нас начали будить. Все еще спали. И только мы с Тильдой, которая все еще сидела рядом и которую я все еще чувствовала, — мы вдвоем смотрели в окно. На забор и калитку, через которую мы очень скоро уйдем отсюда. Уйдем вместе. ВДВОЕМ. А все остальные будут стоять у окон и тоже смотреть. Нам в спину. Но я не обернусь. И не стану им махать. Ну, разве что Алле…
— Ее как зовут? — спросила Алла, и голос у нее был какой-то невсегдашний. Я не сразу поняла, что было не так, и ответила:
— Тильда. Это имя такое.
— Батюшка сказал… — Алла потянула носом, и только теперь я поняла, что она плачет. — Он сказал… нету… таких имен… и Мирабелла нету! И… Тильда… нету! А… Ал… ла… есть! — Она уже захлебывалась плачем, и худенькие плечики ее тряслись. — Есть! Есть… Ал… ла!.. Святая… Ал… ла!.. А Ми… ра… бел… а! — последнее «а» она уже выкрикнула вместе с икотой, — нету! Нету! Мир… а!.. бел… а! И… Ти… ль… д… а!..
— Нету, нету, — бормотала я, не зная, как ее успокоить, утешить. Я не умела утешать! Я не умела ничего: ни ходить по воде, ни воскрешать мертвых… разве что видеть ангелов… и Тильду… ночью… чувствовать! И… мы с Тильдой прочитаем все старые сказки и придумаем новую, про буфет! И даже все нарисуем! Я это сумею… я смогу!
— Алла… Аллочка! У тебя тоже все будет хорошо! Вот увидишь! Увидишь…
— Почему… тебя? По… чем…у!.. Я… я то… же! Х… о!.. ро… шая!
— Ты хорошая… ты очень хорошая… ты… самая хорошая! Да!
— Правда? — Алла неожиданно успокоилась. — Ты правда… так думаешь? И ты… ты будешь ко мне приезжать, да? У нее… у твоей Тильды там как? У нее муж есть? И другие дети?
— Я не видела, — честно призналась я. — Но там очень… очень красиво. Там одна комната, где я спала. А в другой комнате — там такой… буфет! Как… как дворец! Он… он из сказки, правда! В нем живет король, и принц, и еще всякие… Тильда мне показывала фотографии! Мы сидели и смотрели… А дедушка писал сказки! И бабушка рисовала! Это они на даче, она рассказывала, когда Тильда еще маленькой была. Мы с ней поедем… на дачу. Прямо в лес! Но буфет — он тут. Он волшебный, правда!
— Повезло тебе, — тихо сказала Алла. — К богатым попадешь… Только пусть она других не берет! Пусть она только тебя любит! — Алла тяжело задышала, словно вновь готовясь расплакаться. — Я хочу, чтобы только меня любили! Только меня!
Я стояла потупившись и не знала, что сказать. Потому что чувствовала то же самое, что и Алла… хотя знала, что это некрасиво… неправильно.
Но я тоже хотела, чтобы Тильда любила только меня.
Мир номер один. Реальность. Я не верю в воспоминания
— Ну вот, это ж совсем другое дело! — говорит Кира. — И очень хорошо про ящик Пандоры. Ну прямо в точку! На самом дне — Надежда. Она всем нам нужна… даже очень! И еще хорошо, что без Дракона. Потому что Принц бы его испортил. Знаешь, я просто вижу этого самого Дракона — такой себе безвредный ботаник, тощий и в очочках… хорошо воспитанный мальчик. И рядом — этот мажор Принц. Нет, Дракона просто надо было от него спасти! Да еще и родителей рядом нет, и занесло бог знает куда! Пусть он лучше с Золушкой подружится, что ли… Очень я за этого Дракона переживаю… он потом по распределению попадет?
— Не знаю, — улыбаюсь я.
— Кому ж знать, как не тебе?
— Писатели никогда наперед не знают. Мы же не врачи. Это у вас все очень даже определенно: сердце слева, а печень справа!
— Ни фига у нас не бывает определено. Иногда смотришь и думаешь: как такое могло случиться? Например, с этим переломом: ну не могла она руку сломать, упав с лошади, потому что в это время даже конюшни не открывают! Ну и там, кроме руки, было еще кое-что… Хотя мне-то какое дело? Мне сказали — с лошади упала, значит, так оно и есть! Хотя… за шею ее что, тоже лошадь душила? Синяки такие… очень характерные! Она даже и говорить толком не могла, хрипела, а горло шарфиком замотала, но он сполз…
— Ничего себе… — только и сказал я. — Хорошенькое дело! И часто тут у вас такое случается?
— Нет. Ну, драки бывают, конфликты еще никто не отменял… но чтобы вот так! Следы удушения и руку сломали! Да еще женщине! Я думаю, она сюда уже не вернется.
— А Светлана… — осторожно спрашиваю я, — она действительно аналитикой занимается?
— Чем-чем? — не понимает Кира.
— Ну, рыночными прогнозами и всем таким.
— Я не могу с тобой это обсуждать. — Кира внезапно замыкается, и даже лицо у нее словно захлопывается. — Я вообще не должна была ничего говорить!
— Но я же никому не скажу! — заверяю я.
— Знаешь, тебе лучше уйти к себе.
— Почему? — спрашиваю я напрямик. — Чего ты боишься? Я думал, — добавляю я, — хирурги ничего не боятся!
— Хирурги? Не боятся?! Да это самые суеверные люди на свете! И самые самоуверенные к тому же, — добавляет она. — Знаешь, в какой-то момент начинаешь чувствовать себя всесильной, когда все получается и все идет как надо, и никто не умирает… И ты просто как бог… А потом — р-раз! И тебя ставят на место. В один момент. И понимаешь, что просто зарвался и что у тебя была белая полоса, а теперь будет черная. Очень долго будет черная… И за твоей спиной начнут перешептываться… И пациенты будет приходить и, пряча глаза, отказываться от операции. И их будет оперировать другой… у которого полоса белая. А потом… потом привезут ургент, и он… он тоже…
— Не надо, — говорю я и беру ее за руку.
— Если бы ты знал, сколько раз он мне снился! — выкрикивает она. — Сколько раз! А я ведь даже лица его не запомнила!.. И вот снится — так, без лица… одна кровь. Красная — на белом… и течет, течет… и я трясу его за плечи, трясу… и понимаю, что он мертвый. Что он давно мертвый! И все… все, кто лежит на койках в палате, они тоже мертвые! И что… это не моя палата, просто не может быть все это — моя палата! И что я попала в морг! И в то же время знаю, что это она! Вот дверь… вот окно… тумбочки… очки… штативы с капельницами… раскрытая книга… компот в банке! Тапки на полу! Но все — мертвое! Мертвое!
Кира плачет, и плечи ее трясутся. Я знаю, что сюда могут войти, и даже, возможно, без стука… Что может прийти ОНА — та, о работе которой эта женщина с трясущимися плечами не имеет права говорить, как и о том переломе и сбившемся шарфике… И еще я почему-то чувствую — это все связано… все: и перелом, и шарфик, и какая-то непонятная аналитика… мужчины без женщин и женщины без мужчин! Лошади, которые спят, когда кто-то ломает руку. Кто-то кому-то ломает руку, а потом плачет — плачет сейчас. Плачет эта женщина, которую я обнимаю за плечи и прижимаю к себе, а она все плачет и плачет… А в моей комнате стоят розы, которые я украл у той, другой, с которой тоже проделывал другое… но не обнимал! Нет, этого она от меня не получила. И никогда уже не получит.
— Ты не понимаешь! — всхлипывает Кира, — не понимаешь!.. Воспоминания… это такая мерзкая штука…
