Я покачала головой.
– Не помню.
– Что ж, тогда вам надо заниматься и дальше.
Я улыбнулась.
– Как вы себя чувствуете?
– Устала, – ответила я.
– Как будто только что пробежали марафон?
– Да, что-то в этом роде. – Я протянула руку за сумочкой.
– Хорошо, – сказала она. – Вот так и происходит исцеление. Я надеюсь, что вы снова придете к нам, хотя бы для того, чтобы забрать вашу картину, когда она высохнет. Мы будем рады видеть вас тут в любое время.
Я кивнула, все еще удивляясь, что смогла написать такую красоту.
– Вы хозяйка этой студии?
– Да. Моя семья владела этим домом, сколько я себя помню. Я наконец убедила мою мать, что смогу использовать нижний этаж для благих целей.
– О, она художница?
– Нет, – ответила женщина. – Но она любит искусство. Во всяком случае, любила, когда ее не мучила болезнь.
– Как жалко, что она болеет.
– Что поделаешь, жизнь полна неприятностей. – Женщина вздохнула. – Они есть у всех. Искусство помогло мне пройти через собственные глубокие рвы. Именно поэтому я и открыла студию. – Она улыбнулась. – Так что заглядывайте к нам.
– Спасибо.
– Меня зовут Инесс.
– Каролина.
– Рада познакомиться, Каролина.
По дороге домой я остановилась возле рынка и полюбовалась букетами осенних гортензий с багровыми ободками, которые продавались повсюду.
– Пожалуйста, шесть стеблей! – попросила я продавщицу, старушку в очках с темными ободками, сидевшую на табурете. Она кивнула, и я наблюдала, как она со знанием дела подрезала стебли и несколько листьев, завернула цветы в хрусткую коричневую бумагу и перевязала бечевкой.
Я поблагодарила ее и протянула мою карточку.
Под кухонной раковиной я нашла вазу, налила в нее воды и поставила гортензии на стол в столовой. Букет выглядел очень импозантно, и мне внезапно захотелось… нарисовать его. Вот только чем? Тут, словно внезапная вспышка, в моем сознании всплыло воспоминание. Я знала, что лежит в моей спальне в правом углу гардероба: цветные карандаши, пастель и альбом для эскизов. Мысленным взором я увидела прежнюю Каролину: как она, всхлипывая, убрала их подальше с глаз в самый угол верхней полки, потом упала на колени и зарыдала.
Почему? Почему я рыдала?
Я достала альбом и пастель и стала рассматривать вазу с цветами. Моей руке я предоставила свободу и почти не смотрела, что она рисовала на белом листе.
Закрыв глаза, я снова услышала шорох ветра в кронах пальм. И потом смех. Сцена, поначалу туманная, вдруг резко сфокусировалась. Я стою на кухне. Большой, прекрасно оборудованной, словно взятой из журнальной рекламы, но только здесь чувствуется, что все делалось любящей рукой. В духовке печется пирог. Морковный. Возле плиты спички и коробка с именинными свечами. Из колонки негромко звучит сладкая и туманная мелодия саксофона – это Стэн Гетц. Я помешиваю в кастрюле соус маринара, нечаянно проливаю его на мраморную столешницу, но не переживаю из-за этого. Я делаю глоток вина и раскачиваюсь под музыку. На софе звонко смеется маленькая девочка. Я не вижу ее лица, только светлые волосики, завязанные в хвост. А потом теплые, сильные руки обнимают меня за талию. Я вдыхаю запах пряностей, чистой хлопковой ткани и любви. Я поворачиваюсь к нему и тут… открываю глаза.
Я в Париже, сижу одна за обеденным столом в столовой. Садится солнце. Передо мной набросок вазы с гортензиями, выполненный с затейливыми деталями. Мне отчаянно хочется вернуться туда, на ту кухню. Я отчаянно хочу домой.
Глава 8
СЕЛИНА
Выйдя из кафе, я пыталась не думать о Сюзетте. Я высказала ей свое мнение, и это все, что я могла сделать. К тому же мне хватало тревог и в моей собственной жизни – я ужасно беспокоилась за папу и дочку.
Я поправила шарф, чтобы он лучше грел шею. Ветер был резким, даже злым, не то что на прошлой неделе или даже вчера – он добирался до тела сквозь застежки и нижнее белье, сквозил через шерстяные шапочки.
Скоро выпадет первый снег и окутает Париж в белое. Я всегда любила зимний город, особенно крыши домов; мне всегда казалось, что они покрыты толстым слоем сахарной пудры, а анемичные балконные сады становились под снегом сказочно прекрасными.
Люк скоро вернется, уговаривала я себя. Мы сыграем свадьбу, и все наладится. Немецкий офицер, которого я боялась, больше не появлялся. Наша жизнь шла обычным чередом, папа собирал свои чудесные цветочные композиции, упаковывал в коробку, чтобы Ник доставил их по нужному адресу; я заботилась о Кози и, когда могла, помогала папе в лавке.
Я шла по переулку, в обход улицы Сен-Пласид, где всегда болталось много наци, потом ненадолго вышла на ее спокойный отрезок. Еще шесть кварталов, и я буду дома.
Я взглянула на часы: половина второго. Старинные золотые часы моей матери; я носила их с четырнадцати лет, когда обнаружила их в папином выдвижном ящике с рубашками.
Я посмотрела направо, потом налево. Мне хотелось поскорее вернуться домой и открыть конверт, который нашла в «Бистро Жанти», но все-таки решила до этого заглянуть в нашу лавку к папе. Кози вернется из школы еще не скоро, а папу надо было немного подбодрить. В последнее время он какой-то притихший, а за ужином редко когда скажет слово. Вчера вечером ушел спать, не дождавшись десерта. Он так много работал. Слишком много. Люк просил меня быть осторожной, но какой ценой? Ценой папиного здоровья? Нашего бизнеса?
Каждое утро отец просыпался еще до рассвета, а домой возвращался уже в темноте, уставший, под глазами темные круги, которые день ото дня делались все заметнее. Я просто не могла допустить, чтобы так продолжалось и дальше. Да, я навещу его в лавке и принесу ему что-нибудь перекусить из соседней пекарни, ведь он наверняка ничего не ел с самого завтрака, да и к нему почти не прикоснулся. Завтра надо будет разогреть ту яичницу.
– Добрый день, мадемуазель, – сказал рослый парнишка, стоявший за прилавком спиной ко мне. Когда он повернулся, я увидела знакомое лицо.
– Ник! Вот не знала, что ты и здесь работаешь. Кроме «Жанти» и нашей доставки. Когда ты отдыхаешь?
Он улыбнулся и махнул рукой.
– Моей семье нужны деньги.
– Смотри не надорвись, – сказала я и заказала две булочки с изюмом и шоколадный круассан для дочки. Ник аккуратно упаковал их в пакет, игнорируя монеты, которые я протянула ему.
– Подарок от заведения, – шепнул он.
– Ты уверен в этом?
Он кивнул и махнул мне рукой, чтобы я прекратила спор, когда в булочную вошел новый посетитель.
– Пожалуйста, передайте привет мадемуазель Кози.
– Передам, – с улыбкой пообещала я и направилась по улочке к нашей лавке, привычно ступая по булыжнику так, чтобы каблуки не попали в щель. Так умели ходить только парижанки. («Опирайтесь на переднюю часть стопы, идите почти на цыпочках» – так мать Сюзетты, мадам Клодин де Бон, учила нас ходить по городу на каблуках.) Я восхищалась ею – за ее природную красоту, веселый характер и за то, что она взяла меня под свое крыло и учила вещам, каким, будь она жива, учила бы меня моя мама. Клодин могла бы выбрать себе в мужья любого мужчину, могла бы стать герцогиней, первой леди. Она могла бы носить костюмы от Шанель, останавливаться в лучших отелях, общаться с первыми лицами города и все такое. Но все это не имело значения, во всяком случае, для нее. Она полюбила фермерского сына Бертрана, отца Сюзетты, вот и все.
