Даже я, тринадцатилетняя девочка, видела любовь в ее глазах. Клодин выбрала жизнь, лишенную финансовой стабильности, чтобы быть рядом с любимым человеком. Но ее выбор, увы, не был вознагражден. Ее старший ребенок Элиан родился с серьезной инвалидностью. Бертран очень любил жену, много работал и выбивался из сил, чтобы обеспечить семью.
Я вспомнила про свою встречу с Сюзеттой и удрученно вздохнула, вспомнив, с какой похотью глядел на нее тот немецкий офицер. Как же она не видит этого? Как же она не понимает грозящей ей опасности?
До нашей лавки оставались считаные метры, и я с радостью увидела знакомую вывеску, висевшую над дверью. Я вспомнила, как папа писал ее на балконе нашей квартиры, когда мне было двенадцать лет. Он просил меня придумать название, придумывал сам варианты и в конце концов остановился на моем предложении: «Белла Флёр». Так он и написал эти два слова ярко-розовыми, витыми буквами на зеленом фоне. Наша вывеска показалась мне великолепной тогда и кажется такой до сих пор.
– Папа, – крикнула я, заходя в лавку, и подняла кверху пакет с выпечкой. – Сюрприз!
Но за прилавком, на его обычном месте, папы не оказалось. Я прошла в заднюю комнату, решив, что он подрезает там шипы и листья у новой партии роз или подметает стебли из вчерашних заказов. Но его не оказалось и там. Вообще, лавка казалась пустой… что-то было неладно. Ведро с зеленью опрокинулось, на полу лужа воды. Фарфоровые черепки от одной из наших лучших ваз печальной кучкой валялись рядом с лужей.
– Папа! – крикнула я уже громче и приказала себе не паниковать. Ник работал сегодня в пекарне, и папа, возможно, сам понес какой-нибудь важный заказ, например, для мадам Люмьер в ее квартиру, где она устраивала очередной роскошный званый обед. Всем известно, что она всегда звонила в последнюю минуту и делала какой-нибудь немыслимый заказ, который папа всегда выполнял.
Да, он скоро вернется, заверила я сама себя. Но потом услышала где-то рядом слабый стон.
– Папа! – Тут я увидела его на земле возле витрины. Должно быть, я прошла мимо него и не заметила. Я подбежала к нему и упала на колени. – Ты ранен! – Оторвав полоску от подола платья, я осторожно стерла кровь с его лба и перевязала ему голову, чтобы остановить кровотечение.
– Ты можешь встать? – спросила я, ласково погладив его по плечу.
Он пошевелил ногами, потом руками.
– Да, все нормально, милая. Кости целы. – С моей помощью он сел. – Вероятно, я потерял равновесие и ударился.
– Кто это сделал?
– Неважно, – пробормотал папа.
– Это важно, – заявила я, вытирая слезы.
– Когда они… – Он попытался встать и поморщился от боли.
– Что у тебя болит?
– Боюсь, что спина, – ответил он. Я подхватила его под мышки, и он осторожно встал на ноги. – Ничего страшного, приложу кусочек льда, и все пройдет.
– Папа, что случилось?
– Меня чуточку побили, – ответил он.
– Кто это сделал?
– Никто, – отмахнулся он.
– Папа, что за никто?
Он не глядел на меня.
– Немец?
Он молчал.
– Папа, пожалуйста. Скажи мне. – Я заглянула в его усталые, печальные глаза. Сквозь мою наспех сделанную повязку сочилась кровь. Рану наверняка надо зашивать. Сейчас я позвоню доктору Бенниону, который много лет лечил нашу семью. – Скажи мне, чтобы я могла защитить тебя. Скажи ради нашей безопасности.
Папа молчал.
– Это был тот офицер, который приходил в лавку? Тот, высокий…
– Селина, – сказал папа. – Говорю тебе – не беспокойся. Это всего лишь царапина…
– Но я беспокоюсь. И я должна знать. Это был он?
Папа опустил голову и кивнул.
Зазвонил телефон, и папа потянулся к нему, но я остановила его.
– Нет. Не отвечай. Сейчас ты не можешь продолжать работу. Я отведу тебя домой. Тебе нужен доктор.
Кроме того дня, когда умер Пьер, папа ни разу не закрывал лавку так рано все годы с самого ее открытия. Я читала его мысли: оставаться тут небезопасно, во всяком случае, сегодня, но если он рано закроет лавку, это будет поражением.
Пока он думал, я взяла веник и принялась за уборку. Села на корточки, собрала осколки вазы, которую всегда любила, вздохнув, выбросила их в корзинку для мусора и, непрестанно оглядываясь, вынесла мусор в переулок.
Вернувшись, взглянула на часы, и у меня сжалось сердце.
– Кози! Пятнадцать минут назад я должна была встретиться с ней возле дома! – Вероятно, теперь дочка удивляется, где я. Вдруг она уйдет куда-нибудь? Вдруг она…
В это время звякнул дверной колокольчик, и я даже села на стул от облегчения, когда Кози вбежала в лавку.
– Мама! Вот ты где! Я пришла домой, как ты велела, но тебя не было, вот я прибежала сюда. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты сердишься на меня?
– Нет, нет, милая, – ответила я, обнимая ее крепче обычного. – Извини, что я не пришла домой. Надеюсь, ты не испугалась. Я просто не посмотрела на часы.
– Все в порядке, мамочка, – торопливо заверила она меня. – Я не испугалась. Я… – Она замолкла, увидев дедушкино лицо, и бросилась к нему. – Что случилось?
Он заставил себя улыбнуться.
– Мое милое дитя, кажется, мне нужны более сильные очки. Твой глупый дед ухитрился сегодня удариться лбом о стенку.
Тревога на лице дочки сменилась улыбкой.
– Глупый, глупый дедушка! Тебе надо быть осторожнее!
– Да, надо было, – ответил папа.
Она засмеялась, подошла к окну и стала что-то разглядывать.
– Как странно, – сказала она, показывая куда-то пальцем. – Мама, что это на окне?
– Где, доченька?
– Вон там. Желтая звезда.
Я посмотрела, и у меня встали дыбом волосы. Сначала я даже не поверила своим глазам, словно мы из реальной жизни перенеслись в ужасный кошмар. Но нет, глаза меня не обманывали. Краска еще не успела высохнуть. Я и не заметила эту кривую, наспех нарисованную звезду, когда пришла в лавку, и поняла по папиному лицу, что он тоже ее не заметил.
– Мама? – спросила Кози. – Почему они так сделали?
Она уже знала, что означала желтая звезда. Это знали все мужчины, женщины и дети в Париже. Мне отчаянно хотелось сказать ей, что, как и «нелепое» происшествие с дедушкой, это тоже глупое недоразумение и не нужно из-за этого беспокоиться. Мы возьмем мыло, воду и все отчистим – вуаля!
Но я ничего не сказала. Не нашла слов. Вместо этого я взяла ее за руку, и мы с папой переглянулись.
– Сейчас я принесу ключи и запру дверь, – сообщил он.
Папа взял пальто и деловую сумку и во второй раз в истории своего бизнеса на улице Клер перевернул табличку на «ЗАКРЫТО» и запер дверь раньше шести часов вечера.
