Я решила обсудить это с папой после завтрака. Конечно, когда он услышит мой рассказ, он поймет, что оставаться в Париже не только глупо, но и смертельно опасно. И послушается меня.
Да, сегодня надо собраться с силами и набросать план. Завтра мы уедем.
После завтрака я убирала со стола, а Кози объявила, что хочет погулять перед занятиями возле школы. Я не разрешила ей и сказала, что сегодня она не пойдет в школу и посидит дома. Конечно, как и ожидалось, она топнула ногой, зарыдала, крикнула, что ненавидит меня, и убежала к себе.
Я ненавидела мир, в котором мы жили, за то, что он не был милосерден к моей любимой дочке.
– Мне ужасно ее жалко, – сказала я папе, когда Кози с грохотом захлопнула дверь спальни. – Но у меня нет другого выхода.
Папа согласился со мной.
– Пожалуйста, послушай меня. – Я взяла его за руку и заглянула ему в глаза. – Нам надо уезжать отсюда. Тут слишком опасно, и ты это знаешь, папа. Днем на юг идет поезд. Если повезет, мы поужинаем завтра вечером где-нибудь далеко отсюда в маленьком кафе под защитой наших новых фамилий. Мы останемся там до конца войны или уедем в Швейцарию.
Папа молча глядел куда-то в стену.
– Пожалуйста, – взмолилась я и стерла слезу, ползшую по щеке.
– Ты уезжай, милая моя, – ответил он наконец и похлопал меня по руке, как когда-то, когда мне было столько же, сколько сейчас Кози, и я говорила какую-нибудь глупость – например, что хочу полететь на Луну или открыть кондитерскую лавку. – Дорогое дитя, это мой дом. Я никуда не поеду.
Мое сердце разрывалось пополам. Как я могла выбирать между папой и Кози? Разве я смогу принять когда-нибудь такое невозможное решение?
Мы не успели продолжить разговор, как в комнату вбежала дочка и прыгнула мне на колени.
– Мамочка, прости меня за такие слова, – сказала она и положила голову мне на плечо. – Я люблю тебя. Просто… мне грустно.
– Я простила тебя, моя озорная, маленькая птичка.
– Ведь ты заботишься о моей безопасности, – продолжала она. – Я понимаю. Просто… – она повернулась ко мне, сверкнув большими зелеными глазами, – я так люблю снег!
Я улыбнулась. Ее энтузиазм был заразнее, чем грипп.
– Я тоже люблю.
Дочка играла с медвежонком, качала его на коленях, но внезапно застыла от ужаса.
– Мама! Мама! – закричала она.
– Что такое, доченька?
– Ой, нет, нет, нет!
– Что с тобой, милая? Скажи мне.
Она спрыгнула на пол.
– Какой ужас! Это просто ужас! – Она показала на месье Дюбуа. – Его цепочка. Ее нет!
Я с облегчением перевела дух. Причина ее ужаса могла быть гораздо серьезнее: камень, брошенный в наше окно, угрозы детей, сочувствующих немцам, или что-нибудь еще страшнее.
Но я знала, как она дорожила той цепочкой. На ней висел медальон с выгравированной буквой «К», такой же, как тот, который она сама носила на шее последние три года. Папа подарил ей этот маленький набор, когда ей стукнуло пять лет. По цепочке с медальоном для нее и для месье Дюбуа. Ее радости не было пределов.
– Мы найдем ее, – пообещала я. – Она наверняка где-нибудь здесь.
– Нет, – возразила она, огорченно покачав головой. – Я знаю, где потеряла ее.
– Где?
– В цветочной лавке, – ответила она. – Я сняла ее, когда вы разговаривали с дедушкой. Я хотела положить в медальон семечку подсолнуха. Месье Дюбуа любит семечки. Но потом вы сказали, что надо уходить. – В ее глазах застыло отчаяние. – Я положила ее на прилавок и наклонилась, чтобы завязать шнурок, и – мамочка, – оставила ее там! – Она вытерла слезы. – Как ты думаешь… ее могли украсть?
– Конечно, нет, доченька. Лавка заперта.
– Вдруг кто-нибудь разобьет окно?
Я не стала говорить ей, что вряд ли кому-то понадобится красть цепочку с шеи медвежонка. Не сказала я ей и то, что в данный момент мне меньше всего хотелось заниматься этим, когда ради нашей безопасности нужно сделать миллион важных дел. Но все-таки моя малышка была ужасно огорчена, и уж эту-то неприятность я могла без труда устранить.
– Ладно, – пообещала я после долгого молчания. – Я схожу за ней в лавку.
Ее лицо просияло, и она обняла меня за шею.
– Ты лучшая мамочка в целом мире!
Папа направил на меня тревожный взгляд, но я сделала вид, что не заметила его. Я читала его мысли – конечно, он не хотел, чтобы я уходила из дома. На его месте я бы тоже не хотела, но тут речь шла о пятнадцати минутах. Я сбегаю в лавку, вернусь с драгоценной цепочкой и порадую сердечко моей Кози. И я протянула руку за пальто.
Светило солнце, вчерашний снег быстро таял, но кое-где еще оставались ледяные полосы, и я осторожно шла по булыжнику, стараясь не поскользнуться.
Впереди уже виднелась наша лавка. Маленькая зеленая вывеска покачивалась на утреннем ветерке, и у меня больно сжалось сердце. Наша цветочная лавка была для нас не только средством заработка; она была почти как родное существо. В ее стенах я находила красоту и покой. Папа тоже. Я с содроганием увидела на стекле витрины кривую желтую звезду, нарисованную злой рукой. После нашего ухода кто-то бросил камень в правое окно, и по нему разбежались трещины, похожие на неровную паутину.
Я вставила в замок старый латунный ключ и шагнула в лавку, вдыхая знакомый запах цветов, коричневой бумаги, бечевки, веточек гипсофилы и папиного лосьона после бритья. Думаю, что я никогда не забуду этот запах. Запах дома.
Папа придет в ужас, когда узнает, что белые розы пожелтели, а все цветы высохли без полива. Я машинально пошла было к раковине, готовая взяться за дело и вдохнуть жизнь в нашу маленькую витрину, но остановилась. Ведь я пришла за цепочкой Кози, и у меня не было времени ни на что другое. А цепочку я, к своему облегчению, обнаружила на прилавке, как дочка и сказала. Я сунула ее в карман пальто, и только тогда заметила в дверях… высокую мужскую фигуру.
Это был он. Рейнхард. Я никогда не забуду это имя и это лицо.
– Что ж, привет, – сказал он.
Мое сердце бешено забилось в груди, когда он направился ко мне.
– Селина? Не так ли?
Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но у меня пропал голос.
– Да, точно, Селина. – Он улыбнулся. – Знаешь, после нашей встречи я не мог тебя забыть. – Он подходил ко мне, а я пятилась от него, пока не уперлась спиной в прилавок.
Он взглянул на часы.
– Как я вижу, бизнес закрылся? – Он на несколько мгновений избавил меня от своего тяжелого взгляда, подошел к вазе с гвоздикой, взял цветок, поднес его к носу и вернул его в вазу. – К счастью для тебя, – продолжал он, снова повернувшись ко мне, – человек я великодушный и пришел, чтобы помочь тебе. – Он подошел ближе. – Мне нужна новая экономка, чтобы убирать мою квартиру, приводить в порядок вещи. Мне было трудно найти подходящую… женщину. – Он подошел ко мне совсем близко и обдал своим зловонным дыханием. – Я живу на улице Клер в доме восемнадцать. Ты приступишь к работе ровно в восемь утра. – Он направился к двери и оглянулся в последний раз. – И Селина, – добавил он, пристально глядя мне в лицо. Я крепко сжала в кармане цепочку Кози. – Будет очень неприятно, особенно для твоего отца, если ты разочаруешь меня. – Он дотронулся пальцами до фуражки. – Будь здорова.
