В недоумении князь потер одну ладонь о другую, поднял взгляд к небу:
– О Перун, заклинаю тебя твоими громами и молниями, чьи это дела?! Словно не Олаф, а Блуд с моей рукой что-то сделал… – пробормотал он.
Наверняка колдовство, думал он, но князь – наместник богов на земле, они не станут сбивать его с толку. И к вечеру уже забыл об этом, а на ладони ничего не осталось, как будто никакого отпечатка никогда и не было.
Олаф направился на север и добрался до Витланда на Балтике. Женившись на дочери тамошнего князя, он не забыл данное другу обещание, что они снова увидятся, когда киевские крыши закраснеют от сушащейся на них вишни.
7
В непогоду статуя Громовержца при каждой молнии блестела серебром. Владимир приходил на гору, один, приказав, чтобы никто его не сопровождал, и, не обращая внимания на дождь, воздевал руки к небу, призывая богов.
Однажды за ним тайком последовал Никита, сын боярина Бориса. Его опалила молния, когда он, желая соприкоснуться с божественным, высоко поднял руку. С этого момента он перестал слышать и не мог больше ничего произнести. Не говоря уж о его соловьином пении, за которое князь любил его больше, чем многих других, и во время пиров всегда сажал с собою рядом.
Но облака на солнце нагоняет та же сила, что и разгоняет их.
Никиту женили. С того дня, как молния божьего гнева поразила его, он объяснялся с людьми несколькими горловыми звуками, жестами, мимикой. Девушки его избегали. И от его пригожести толку не было, испокон веков мужчины любят глазами, а женщины ушами, а он девичьим ушам не мог предложить ничего.
Пока он был способен петь, девушки роились вокруг него, как мухи роятся над чашей сладкой медовухи в теплый день. Рассказывали, что одна рабыня из-за него бросилась со скалы. После того как застала его в высокой траве, задыхающегося от страсти, с другой. Он тогда над ее слезами только посмеялся. Старая знахарка, сжалившись над страданиями своей прислужницы, пригрозила ему старым, как смерть, проклятием, на что он горделиво откинул назад волосы и заявил, что с несчастной девушкой его ничего не связывает. И продолжал пленять и обольщать своим голосом и пением.
А после того как онемел, ни одна девушка его не хотела, и, если бы князь Владимир по доброте своей не выбрал ему жену и не заплатил бы за нее, так и остался бы Никита один.
Перун с того дня еще больше разросся и поднялся. В дни жертвоприношений никто, кроме князя и жреца, не смел к нему приближаться, особенно в непогоду.
Никита, воин, который в бою защищал левый бок князя и отражал смертельные удары, превратился в ремесленника. Прилежно изучил плотничье дело и науку изготовления веретен, а сделанные веретена продавал на рынке.
Жена его родила только одного ребенка, девочку. Не будь при родах опытной повитухи, заморыша, уже посиневшего, на грани между этим и тем светом, завернули бы в уже приготовленную простыню и унесли, чтобы роженица и не видела.
Начав ходить, малышка стала петь и пела, чем бы ни занималась. Волосы ее переливались солнцем, улыбалась она всем своим личиком, а мать надела ей на руку красный браслет с золотыми колокольчиками, от сглаза, и не спускала с нее глаз. Торговцы рабами, беспокойная и любознательная от рождения натура девочки и многое другое могло представлять опасность. Как-то раз она подбежала прямо к окруженному свитой Владимиру и встала рядом с его ногой. Мать поспешила за ней, но великий князь уже осторожно взял ребенка на руки:
– Не боишься, малышка?
Она потянулась рукой к его лицу, не смущаясь, и весело, как будто он ей близкий родственник, запустила пальчики в его рыжую бороду, такого же цвета, как ее волосы. Он подбросил ее вверх и ловко поймал. Оба заливисто рассмеялись. Князь с неописуемой нежностью посмотрел на ямочки на ее щеках. И его охватили воспоминания о другой девочке. Поставив малышку на пол, он почувствовал глубокую грусть. Отстегнул с груди блестящую пряжку, дал ей, погладил по голове и ушел, а мать не знала, что теперь делать – отругать ребенка или похвалить.
Никита статую Перуна обходил стороной и тайно молился милостивому Богу княгини Ольги, о котором люди говорили, что он не калечит протянувшего к нему руку, а благословляет всякого, кто к нему приблизится. Зерно понимания того, что деревянное чудище забрало у него его соловьиный голос, самое ценное, чем он обладал, начало прорастать в нем христианской верой.
Прав был Олаф, думал он, нет у русских Бога, был бы, не стали бы вырезать его из дерева словно игрушку.
И знал он, что Владимир и Олаф спорили только из-за веры. Любовь между ними была воистину братской. Олаф, родившийся после смерти своего отца, видел в великом князе и отца и брата, поэтому во время таких споров они умели вовремя остановиться и воздерживались от слишком резких слов. Каждый верил в свое. Никите вера Олафа становилась все ближе, и он удивлялся, как это князь, во всем среди них первый, не может понять того, что доступно ему, простому человеку.
Он тайно молился христианскому Богу, чтобы тот свалил сереброглавого и златоусого и беспощадного Перуна, разрушил его громом, которого сам Никита наверняка бы не услышал, но почувствовал бы, когда тот прогремит. И чтоб земля его проглотила.
По мере того как малышка росла, ее мать начала видеть сны, которые ей было трудно понять, – источник из которого льются тайны и ручей в лесу, чья вода может смыть человеческий грех, а на дне сияет свет, белый, от спрятанного сокровища. Снились ей и завитки буйных волос девочки, отрезанные, и это будило в ней тяжкие предчувствия, из-за которых она, несмотря на негодование и сопротивление дочки, натирала ее волосы смесью щелока и пепла от сожженных буковых поленьев, чтобы они меньше блестели и чтобы защитить ее от сглаза.
8
Исчезла Никитина дочка. Как ни берегла ее мать, да не уберегла. Подросшая девчонка стала настоящим бесенком, и стоило отвести от нее взгляд, как она уже куда-нибудь убегала. Много раз ее замечали в чужих мрачных избах, на берегу реки в половодье, среди рабов на рыночной площади. И чем ни пугай, ничего не помогало. Она только смеялась, все для нее было игрой. А когда ее находили, повизгивала от восторга и бросалась матери на шею.
На этот раз найти ее не удавалось. Мать то и дело отчаянными криками звала девочку, отец ходил из дома в дом, искал ребенка в чужих дворах, за чужими дверями. Когда они, отчаявшиеся, не зная, где еще искать, возвращались домой, соседи с пониманием уступали им дорогу.
Никита отправился к князю, повел с собой и жену, чтобы говорила вместо него. Сломленные, сгорбившиеся, они просили его не выпускать суда из киевской гавани, чтобы осмотреть их и вернуть ребенка, если найдут. Владимир только покачал головой. Даже если бы это было возможно, теперь слишком поздно. Много судов уже и прибыло, и уплыло. Он вспомнил, как однажды эта озорная девчонка подбежала к нему и он взял ее на руки. Князь вздохнул. Кто теперь знает, где она. Торговцев рабами повсюду много… Не мог он помочь ни сейчас, ни тогда, когда другую веселую птичку увезли неизвестно куда…
