На меня спектакль «Ромео и Джульетта» произвел огромное, очень необычное впечатление. Таких балетов еще не было. Но потом, когда Уланова стала артисткой Большого театра, я колоссально много ее смотрела. Я помню Алексея Толстого, сидящего во втором или третьем ряду партера, Завадского. Я приобщила мужа к этим походам. В начале спектакля, в прологе, когда открывается занавес и просто стоят патер Лоренцо, Ромео и Джульетта, глаза Улановой казались огромными и невыносимо голубыми, она просто смотрела в зал, и я начинала плакать. Мой муж мне говорил, что ты плачешь, ты же из-за слез не видишь спектакль. Однако то были самые счастливые слезы, которые доводится пережить.
Она производила на меня, человека, занимающегося изобразительным искусством, необыкновенное впечатление не только самим танцем, но и каждой позой, поворотом головы, движением, выражением лица. Я считаю, что Уланова — явление, формирующее душу, во всяком случае, для меня. В моей жизни было несколько таких опорных точек в искусстве и литературе: Уланова, Василий Иванович Качалов и в какой-то момент, но не в таком масштабе спектакли с Бабановой в Театре Революции. Я не говорю о литературе, это особое дело.
Для моей души Галина Сергеевна — одно из главных опорных явлений в искусстве и жизни, дававших возможность в какие-то моменты чувствовать себя необыкновенно счастливой, а в какие-то несчастной. Она действительно стоит в стороне, она совершенно особенная, потому что как бы ни отличалась Майя Михайловна Плисецкая от Кати Максимовой, это всё-таки один ряд балета. Но такой балерины, как Уланова, больше не было и нет. И то, что давала она, уже никто не смог дать. Кому-то это не очень нравилось. Я знаю, что некоторые считают ее хорошей балериной, но главный улановский план — эмоциональный, выразительный, образный — не всем близок. Технические возможности тоже в балете важны, но дело не в этом. Те впечатления, которые были от молодой Улановой, — в моих глазах, в памяти, в сердце. Как их опишешь? Тогда ее не снимали, очень жаль, и многим уже не понять особенность Улановой.
Это одно из главных событий моей жизни — я видела Уланову. И не просто видела, а много раз, поэтому она «объемно» существует в моей жизни как критерий, точка отсчета, по которой можно судить, что хорошо, а что плохо, что ценно, что не ценно. Это ценностный критерий добра и зла, качественного и некачественного. Хорошо, когда в жизни такие точки отсчета появляются».
Впрочем, были и другие завсегдатаи «Ромео и Джульетты». После того как в 1946 году Лавровский перенес спектакль в Большой театр, столичные музыканты старались не пропускать ни одного представления. «Уланисты» приписывали такое постоянство обаянию своего кумира. Однако Мстислав Ростропович умерил их пыл, заявив, что Уланова нравится ему «только постольку, поскольку она не мешает слушать музыку», за что чуть не был побит.
После премьеры «Ромео и Джульетты» в Большом театре усталая и радостная Уланова вернулась в гостиницу «Метрополь». Не успела она прийти в себя, как раздался стук в дверь. На пороге стояли Прокофьев и Николай Радлов. Их тон не допускал возражений:
— Сейчас же едемте в Дом литераторов на товарищеский ужин. Нас там ждут.
Балерина вспоминала:
«В большом зале были художники Вильямс, Дмитриев, много других знакомых лиц. Встретили нас аплодисментами, и под их шум мы прошествовали к общему столу. Я очень смутилась, когда Прокофьев пригласил меня танцевать. Это был самый обыкновенный фокстрот, но Сергей Сергеевич словно слушал какой-то свой собственный ритм, начиная шаг, будто опережал такт музыки… Мне это было очень непривычно, я путалась, не попадая в шаг, и очень боялась, что так и не смогу уловить этот совершенно особенный, прокофьевский ритм, наступлю своему партнеру на ногу, собьюсь с шага и, словом, обнаружу, что совсем не умею танцевать… Но постепенно наш танец наладился. В следующем я уже чувствовала себя уверенно и свободно. Вечер прошел очень дружно».
В писательском ресторане играл джаз, всё вокруг бурлило и куролесило. Галя, сразу попавшая в центр внимания, оживилась, раскраснелась, расцвела. Она заметила сидящего за столиком в глубине зала необыкновенно статного, вальяжного красавца-мужчину в возрасте «за сорок», которому она отдавала предпочтение, и припомнила их давнюю мимолетную встречу. Да, с нее не сводил глаз Юрий Завадский.
В конце вечера он подошел к Улановой. Оказалось, режиссер вернулся из Ростова-на-Дону, чтобы возглавить Театр имени Моссовета, расположенный в саду «Аквариум».
— Это тот сад, где когда-то был Мюзик-холл? Там я первый раз танцевала в Москве.
Слово за слово… Им сразу стало интересно друг с другом. Завадский попросил разрешения позвонить. Уланова позволила ему зайти. Через день он уже провожал балерину в театр, потом пригласил на концерт. Отношения складывались стремительно.
Сумасшедший успех у публики, галантное ухаживание Завадского… Любовь к Николаю Радлову опрощалась, сдвигаясь на периферию ее судьбы.
Во время Декады был дан торжественный правительственный прием в честь ведущих ленинградских артистов. 29 мая Уланова и Сергеев танцевали номер «Грезы любви» на музыку Листа на концерте в Кремле для руководства страны. После этого концерта Сталин пригласил балерину и еще несколько артистов на просмотр фильма «Волга-Волга». Он посадил Галю рядом с собой. Та страшно смутилась, вся сжалась, а Иосиф Виссарионович, словно не замечая ее замешательства, добродушно благодарил и поздравлял. Точных слов балерина не запомнила: «Я словно пребывала в каком-то шоке: надо же — я вот так близко вижу самого Сталина!»
На следующий день Уланова исполняла те же «Грезы» в Колонном зале Дома союзов и в клубе НКВД, где в 1931 году состоялся ее московский дебют. Наверняка среди чекистской публики уже практически не осталось тех, кто помнил Галино выступление девятилетней давности.
В июне Уланову наградили орденом «Знак Почета» и присвоили звание «Народная артистка РСФСР».
Если балет «Ромео и Джульетта» произвел в Москве сенсацию, то к завершающему Декаду «Лебединому озеру», знакомому столичной публике по гастролям Кировского театра 1935 года, был ажиотажный интерес.
Видный функционер от музыкального искусства Моисей Гринберг писал:
«Советский балет — и это важнейшая черта нынешнего этапа его развития — следует принципам балетной драматургии Чайковского. И, конечно, вовсе не случайно, что замечательная Одетта в «Лебедином озере» — Уланова ныне создала такой вдохновенный, правдивый образ Джульетты. Внутренняя близость и родственность этих двух образов у Улановой совершенно оправданны.
Вот почему такой глубокий смысл и значение приобретает тот факт, что вслед за тремя советскими балетами театр имени Кирова показал вчера Москве свою постановку «Лебединого озера». Театр как бы хочет сказать нам: вот откуда мы идем, вот какую традицию мы охраняем, вот образы, которыми мы руководствуемся.
Огромная важность хореографических опытов театра имени Кирова как раз и состоит в том, что, воспринимая традиции Чайковского, он по-новому творчески осмысливает и использует их для воплощения важных тем и сюжетов, образов новых героев».
