«Однажды на пороге комнаты, где поселилась Уланова со своими родителями, вдруг возник странный человек. Обросший, с исхудавшим лицом, запавшими, утомленными глазами, он зябко кутался в помятое демисезонное пальто. За плечами висел перевязанный веревкой холщовый мешок. В человеке домочадцы не сразу узнали Завадского.
В Перми он провел около двух месяцев. Он ходил в библиотеку: «отрабатывая» назначенный ему паек, дважды в неделю читал лекции ленинградской труппе на театральные темы. В декабре стало ясно, что Москву отстояли… Завадского мучила неопределенность. Случай помог ему сделать выбор.
Уланову неожиданно посетил ее ленинградский знакомый — лейтенант ВВС. Он теперь летел в Москву, во время короткой посадки в Перми забежал повидать артистку. Завадский вдруг принял решение — другой подобной оказии не будет! — отправиться в столицу. Немалых усилий стоило уговорить летчика нарушить инструкции и взять на борт непрошеного пассажира…
В Москве Завадский добился перевода своей труппы из Чимкента в Алма-Ату. В январе 1942 года он присоединился к труппе».
После отъезда мужа Галя сильно захворала — как говорил Радин, «осложнились ее профессиональные болезни». В феврале она затеяла хлопоты об отпуске, который хотела провести в Алма-Ате, а потом и вовсе остаться рядом с Юрием Александровичем до конца войны: «Мало ли что в тот период могло случиться? Вдруг потеряемся?»
Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР тянул с разрешением, поэтому в двадцатых числах марта балерина отправила письмо его председателю М. Б. Храпченко:
«Так как в данное время при создавшихся условиях, которые зависят от Вас, я не могу работать творчески спокойно, прошу Вас послать меня на фронт [с] бригадой или сестрой. Театру такой неполноценный работник, каким являюсь сейчас я, не нужен, а на все мои просьбы Вы не отвечаете и не помогли ни в чем. Если Вы не ответите и не найдете возможной эту просьбу, то буду искать поддержку у людей более человечных».
Не позднее 29 марта Уланова получила положительные ответы от Храпченко и начальника Главного управления театров А. В. Солодовникова. Однако к тому времени она совсем расклеилась и 1 апреля 1942 года отбила Храпченко телеграмму: «Больна. Ехать никуда не могу. Убедительно прошу разрешить возможное время отпуск Завадскому приезда Молотов. Уланова».
Юрий Александрович не мог оставить работу в театре. Несмотря на тяжелейшие бытовые условия, он без сна и отдыха сутками напролет ставил новые спектакли. Только за первые месяцы 1942 года Завадский выпустил четыре премьеры патриотического звучания: «Русские люди» К. Симонова, «Фронт» А. Корнейчука, «Нашествие» Л. Леонова и «Олеко Дундич» М. Каца и А. Ржешевского. Учитывая обстоятельства, Храпченко разрешил Улановой перебраться в Алма-Ату и «на разовых» выступать в Казахском театре оперы и балета имени Абая. 29 апреля Галина Сергеевна телеграфировала ему из Молотова: «Благодарю. Отпуском летом воспользуюсь после выздоровления. Вопрос бригады не снимается. Уланова».
Травма ноги перестала беспокоить только к середине мая. Балерина пробовала заниматься, но до конца сезона восстановить форму не удалось. Поэтому в первых числах июня 1942 года она выехала из Молотова, чтобы через Новосибирск добраться до Алма-Аты, где ее ждал Завадский (труппа его театра уже перебралась из Чимкента в столицу Казахстана).
Уланова вспоминала:
«Приехала туда поездом рано-рано утром, солнце из-за гор еще только поднималось. Пустые улицы, небольшие дома, бежит вода в арыках… И вдруг за поворотом — большая площадь. Колоннада нового театра оперы и балета. И сразу возникшее чувство — мне туда, скорее посмотреть, где буду работать… В те трудные военные годы студии, театры, режиссеры, артисты, эвакуированные по приказу Родины в Алма-Ату, считали для себя святым долгом максимально приумножить творческие усилия. Ибо верили — придет победа. И знали, что сила настоящего искусства тоже рождает веру в счастье завтрашнего дня, приближает его. Значит, нужны, очень нужны и новые спектакли, и новые фильмы… Я отчетливо помню те напряженные алма-атинские дни, полные творческих исканий и того нового, что требовало время. Здесь, в Алма-Ате, снимался прекрасный фильм «Жди меня». Это был фильм о верности, о большой любви и умении преданно ждать».
Имена Завадского и Улановой тогда переплелись в монограмму, ставшую эмблемой таланта и ошеломляющего успеха. Их счастье притягивало внимание — не без пересудов. Их достижения пленяли — не без тайной зависти.
Двадцать пятого августа 1942 года переводчица Сусанна Укше отправила в Москву писателю Николаю Дмитриевичу Телешову отчет об алма-атинской жизни: «Была Ольга Форш. Некоторые вечера бывают интересные. Зощенко здесь, и был его вечер: очень хорошие детские рассказы. Видела Уланову и в восторге от нее. У нас здесь театр Моссовета, возглавляемый Завадским. Ставит чудесные спектакли…»
Режиссер МХАТа Василий Сахновский 31 июля писал жене: «Был я здесь в театре оперы и балета на «Лебедином озере», которое танцевала Уланова. Мне прислали билет. Было очень любезно со стороны тех, кто прислал. Я с наслаждением ее посмотрел. Она действительно прелестна. И дирижер был очень недурной». Спустя пол месяца он сообщил сыну: «Здесь масса москвичей и питерцев: Пудовкин (заходил ко мне), Трауберг, Пырьев, Барнет. Заходили ко мне Марголис и Завадский из рус. драм. театра. Здесь же Тальников, Новицкий, Юзовский служат при театрах и кино. Тоже навещали меня. Все очень внимательны и ласковы. Здесь же Канделаки из театра Немировича. Он и режиссирует в опере и короткометражках в кино, и поет. Здесь же Уланова при Завадском. Я как-то к нему заходил и у него ее видел. Она очень простая и милая… Она здесь танцует в балете».
Об упомянутом Владимире Канделаки, ведущем певце Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, Уланова вспоминала:
«В «Бахчисарайском фонтане», который я танцевала в годы войны в Алма-Ате, было вот что интересно. Балет Захарова был поставлен кем-то другим, и мне пришлось всем партнерам показывать их партии. И в роли Гирея несколько раз выступил Володя Канделаки. Как-то он мне сказал:
— Знаете, мне хотелось бы играть Гирея.
— Ну что же, давайте попробуем, — согласилась я, мне все равно нужно было учить с кем-то эту роль.
И он с таким удовольствием репетировал и танцевал эту партию. Конечно, чисто технические поддержки мы заменяли более легкими, но сцена в общем не пострадала, был найден какой-то альянс, компромисс. Это был интересный спектакль, и Канделаки был очень красивый эластичный Гирей».
В Алма-Ате Галя подселилась к мужу и свекрови, занимавшим номер в гостинице «Дом делегатов»
[23], поблизости от Театра имени Абая. Лидия Сарынова, ученица местного хореографического училища, оставила описание спартанской обстановки комнаты. Ничего, кроме самого необходимого: железная кровать, покрытая суконным одеялом, веревка с сушившимися балетными туфлями и репетиционными туниками. Скромный вид хозяйки в домашнем халатике завершал аскетическую картину.
