Во второй половине 1940-х годов Уланова обновила свои сценические костюмы — они стали более изысканными. Черты ее лица утончились — казалось, природа, едва прикоснувшись к нежному облику балерины, придала ему эффектный оттенок.
В 1946 году в Детгизе вышла «История одной девочки» Магдалены Сизовой. Успех был огромный. Книга переиздавалась несколько раз, и автор, ведомая успехами своей героини Гали, не переставала дописывать новые главы. В результате в 1959 году повествование включало уже и гастроли московского балета в лондонском театре «Ковент-Гарден» осенью 1956 года.
«Девочка» явно превзошла ожидания своей создательницы, выведя ее на международный уровень. 29 октября 1955 года норвежская газета «Friheten» анонсировала публикацию книги: «Рассказы эти увлекательны и захватывающи». Чуть ранее столичная датская «Land og Fock» информировала читателей: «Мы будем печатать рассказы о величайшей современной балерине Улановой советской писательницы таким образом, чтобы вы смогли их вырезать, сохранить и составить целую книжку о детстве маленькой Гали, которое совпадает с годами возникновения советской власти».
А началось всё осенью 1944 года, когда Галина Сергеевна тяжело переболела воспалением легких. Юрий Александрович Завадский мог не только блистательно поставить спектакль, но и срежиссировать жизненную ситуацию. Он «подкинул» хандрящей от безделья супруге Магдалену Ивановну, и той удалось разговорить скрытную балерину на целую книгу, а потом еще и угодить написанным текстом. Одобренная Галиной Сергеевной рукопись отправилась в производство. Через много лет на вопрос своей доброй знакомой Е. А. Карташёвой: «Всё ли в книге правда?» — Уланова ответила: «Не всё, хотя она написана очень близко к тому, что было на самом деле. Например, не было никакого Марсика» На самом деле Марсик (щенок) был, но под другой кличкой. Почему-то одни имена были настоящие (например, Вечесловой), а другие изменены (Тиме и Качалов превратились в супругов Терновых).
Впрочем, книга вполне отвечала требованиям, изложенным в августе 1946 года в докладе товарища Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Искусство, изображающее советского человека, должно прежде всего указывать на хорошее, лучшее в нашей жизни». «История одной девочки» ввела Сизову в писательский цех. После рассказов о Гале она сочинила повесть «Михайло Ломоносов» и роман о Лермонтове «Из пламя и света», которые тоже стали очень популярными.
1946 год для Улановой завершился премьерой новой версии балета «Ромео и Джульетта».
При переезде в столицу Лавровский захватил с собой балетмейстерский «багаж», во многом общий с Галиной Сергеевной. Она говорила:
«Работа с Леонидом Михайловичем у нас продолжалась и дальше здесь, в Москве. Вообще, когда я сюда приехала, я была более подготовленная, и мне было уже легче. Нельзя сделать спектакль раз и навсегда, чтобы он был один и тот же в течение многих и многих лет. А мне уже пришлось танцевать «Ромео», поэтому постоянно что-то такое додумывалось. И каждый спектакль нов и дорог для меня, ибо образ шекспировской героини никогда не может быть раскрыт до конца. Сколько ни работаешь над его сценическим воплощением, всегда хочется найти в нем хоть еще одну крупицу нового. В Большом театре «Ромео» был немного переставлен, и как-то уже было удобней и ближе сделано».
Действительно, Лавровский не механически перенес свой спектакль со сцены Кировского театра, а радикально пересмотрел решение ряда сцен и танцевальный язык отдельных персонажей, углубил их характеристики. Тем же путем шел и художник Вильямс. Даже Прокофьев, после премьеры 1940 года писавший, что мастерство танцоров могло быть «еще более ценно, если бы хореография точнее следовала за музыкой», не уклоняясь от «основной версии», теперь постоянно ходил на репетиции. «Он был доволен постановкой Лавровского и новой оркестровкой, которая, по мнению некоторых музыкантов, уступала ленинградской, но была необходима в Большом театре, исходя из размеров сцены и зрительного зала», — вспоминала Уланова.
Конечно, имя Галины Сергеевны неприкасаемо стояло в первом составе. А вот двух других исполнительниц партии Джульетты лихорадило. Директор Большого театра Ф. П. Бондаренко приказал Лавровскому вывести из второго состава Елену Чикваидзе и заменить ее Мариной Семеновой. По всей вероятности, последнюю так вдохновил неожиданно шумный успех в «Золушке», что она решила вновь вступить в соперничество с Улановой.
Разгорелся скандал. 3 мая Леонид Михайлович жаловался Храпченко на директора театра, который третировал его и дискредитировал как руководителя балетного коллектива и постановщика, имеющего полное творческое право выбора состава для «своего» спектакля. Объяснить перетасовку артисток Бондаренко смог только фактом «родственных отношений» постановщика и балерины. Интрига закончилась тем, что Семенову отстранили от участия в спектакле, а Чикваидзе 25 декабря участвовала в генеральной репетиции. 28 декабря Уланова танцевала премьеру.
Военный переводчик, писатель Елена Ржевская вспоминала: «Я день-деньской просиживала над очерком. Напряжение этих безысходно монотонных дней было взорвано. Мне достался билет в Большой театр на Уланову, «Ромео и Джульетта». Очарование Улановой взволновало, покорило. Поэзия одухотворенности. Трепет ее рук, чуть дрожащие плечики, когда она пробегает по сцене к аббату. Не забыть. Какое счастье, что я видела ее на сцене. И в час ликующего чувства, и в смятении, отчаянии, гибели — поэзия любви. Каково опять браться за свое. Можно заплакать. Боже мой, какую галиматью я пишу, какое убожество!..»
Нужно было обладать обаянием и мастерством Улановой, чтобы зрители с наслаждением и безоговорочной верой покорялись каждому ее движению, лаконичному по форме и масштабному по содержанию. Она всё время пребывала в образе и даже в сцене смерти, на высоко поднятых руках Ромео, не прекращала «танцевать» статическую позу.
В облике улановской героини видели идеальные черты искусства Возрождения. Однако интуиция балерины всегда стояла на страже принципов темы подвижнической, жертвенной и спасительной любви, побеждающей рок. Чувства публики приближались к катарсису.
Литературовед Эмма Герштейн писала в марте 1954 года золовке Марины Цветаевой Елизавете Яковлевне Эфрон:
«Да, я видела вчера Уланову в «Ромео» и впервые за много лет опять была в театре. <…>
Вначале Уланова не произвела на меня сильного впечатления, хотя я и сразу оценила необыкновенную мягкость и вместе с тем естественность ее движений (когда она покорно склонилась перед матерью, целуя ее руку). Интеллигентное лицо, фигура «модерн» — без форм, слишком большие кисти рук для ее небольшого роста, ноги, лишенные рельефных линий.
Волнение пришло ко мне в четвертой картине — бал у Капулетти. Никогда я не думала, что семейный праздник может быть таким грозным. Тяжеловесный ритм роковой повседневности (гениально найденный Прокофьевым) уже предвещал трагическую судьбу Джульетты. Танцующие бросали на пол подушки, как тяжелые камни, как орудия смерти. А она в стороне от всех так мило резвилась, даже немного угловато, еле заметно, кривя направо походку.
