Книга Галина Уланова, страница 143. Автор книги Ольга Ковалик

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Галина Уланова»

Cтраница 143

«Вот так и случилось — мы с ним расстались», — только и осталось вздохнуть Улановой. Она смирилась с мыслью, что семью никогда не создаст. Покорный обстоятельствам человек всегда фаталист, поэтому балерина сказала себе: «Раз я женщина не домашняя, то и личное счастье мне не предначертано судьбой». Все последующие связи были мимолетны, проходили по касательной, не задевали ее сердце.

После кончины Ивана Николаевича Берсенева Уланова и Завадский наладили отношения. Они больше никогда не жили вместе, но, не расторгая брак, поддерживали доверительную дружбу. Иногда, прихорошившись, как на первое свидание, Юрий Александрович приезжал в гости к супруге, чтобы поговорить, поплакаться, посоветоваться — мнение «дорогой Галюши» было для него законом. Он писал: «Любительская, неряшливая, небрежная, рассчитанная на эффект работа для нее неприемлема. Она — балерина, а не акробатка «под музычку» (хотя и чтит и восхищается нашими гимнастками и танцевальными парами на льду). Она прежде всего актриса. Больше того — она великая актриса. И пустоту душевную, самодовлеющую, вне образа технику — не принимает! Вот почему и соотносим мы все, кто видел ее на сцене, не с балетом даже, а с самой поэзией, с Музыкой, с Моцартом, с Пушкиным».

Уланову раздражали в Завадском склонность к выспренним фразам и жестам, излишняя демонстрация поклонения ее персоне. До балерины доходили разговоры о «проступающем» влиянии режиссера, когда «она перестает танцевать и начинает играть». О его молитвенно вытянутых руках, когда он аплодировал балерине, ходили анекдоты. Галина Сергеевна вообще не терпела ничего чрезмерного, поэтому ей так не понравился Ниагарский водопад: да, впечатляет, но как-то всё преувеличено. Завадский, конечно, потише Ниагары, но в излияниях чувств тоже меры не знал.

«Ох, как хочу увидеть тебя, родная», — постоянно стонал в письмах Юрий Александрович. Рефреном звучали его призывы: «Дорогая! Почувствуй издалека мою нежную преданность, мое желание повидаться поскорей — не забывай… Когда же увижу?!! Не хватает мне тебя…»

Галина Сергеевна умела молчать, слушать природу, таить свои впечатления и зовы сердца, а у Юрия Александровича — всё наружу, всё на публику. Она умилительно шептала: «Уточка с детками плывет…» А он ей что-то говорил про свои замыслы и планы. «Приехал ко мне в Барвиху. Вокруг такая красота. А он вдруг спрашивает меня, кто твой любимый писатель», — снисходительно качала головой Уланова.

Ее раздосадовала вышедшая в 1975 году книга Завадского «Учителя и ученики». В главе, посвященной балерине, оказались неточности и ошибки. Да и весь «влюбленный» тон автора, его желание «понять ее искусство изнутри», связав с ее «человеческим обликом» и осмыслив при помощи «нашей многолетней дружбы», сердил. Впрочем, к «милому Юре» Галина Сергеевна привязалась прочно — без любви, но на всю жизнь.

Хвала Завадскому — он в слове, будто на картине, запечатлел важнейшие и только ему открытые черты характера Улановой:

«Самая обыкновенная, как все: вот она моет посуду или стоит в очереди на автобус и никогда не скажет: «Я — Уланова», или прибирает комнату, приводит в порядок книги, вещи, бесчисленные подарки, и уж если взялась за «черную» работу, доведет ее до конца — упорно, методично, тщательно… Даже… упрямо. Да, упрямства ей не занимать, уж если что решила, будет добиваться, переупрямить ее невозможно. Только вот не о себе, а о других упряма, так как живет в душе ее неисчерпаемая, строгая доброта, душевная щедрость и бескорыстие. И независимость. И чувство справедливости, чувство долга, ответственности…

Мудрое дитя, девочка, растерянная перед грубостью, обывательщиной, лицемерием, ханжеством и хамством, — она таит в себе несломимый характер русской женщины — человеческого чуда. Вроде как и неприметна для тех, кто впервые с ней знакомится, — она неповторима и самобытна. И это ее неповторимое «я» сквозит, светится и излучает неповторимо волнующие отклики в людях.

Ей чуждо стремление эпатировать, чуждо дурно понятое соревнование, самореклама. Всегда требовательная к себе, она ничего себе не прощает в своем стремлении к предельной высоте. Ей можно подражать, но достичь ее невозможно».

Восьмого сентября 1972 года Завадский писал:

«Далекая… думаю о том, как много значит для меня твое существование в мире. — Я уже не говорю о значении твоего для меня лично, человечески, дружески — и, вероятно, надо было б сформулировать — не «для меня в мире», а вообще твое существование в мире — для всех нас, тех, кто живет верой в Человека с большой буквы и в Искусство с большой буквы.

Тебе самой этого недооценить. И, вероятно, далеко не все понимают, что это за такое явление. Но раз ты есть, легче дышать, являются силы для борьбы, есть критерий Величия и простоты как нерасторжимого единства.

Это всё не высокопарные слова, а реальность. Так я чувствую, то, что я понимаю. А потому радуюсь и не сдаюсь, хотя, казалось бы, пора и «на покой»…

Родная моя — где, когда голосок твой услышу? Когда в глаза я загляну, рук твоих коснусь? Шлю тебе свою бесконечную, благодарную преданность».

Из письма от 11 августа 1973 года:

«Дорогая, дорогая Галюша!., каждый день мысленно — в воображении — общаюсь с тобой, вижу и слышу тебя, мой бесценный, парадоксальный ребенок, не утративший своей детскости, лишь оснастивший не ведомыми простым смертным путями и способами эту чистую свою кристальность юности — мудростью трезвой, подчас жесткой, даже беспощадной…

«Старая гвардия» сократилась вдвое и тоже устала, а следующее поколение — и молодежь особенно — отравлено легким, подчас дешевым успехом. Как же справиться со всем этим? А сдаваться не хочу — не могу! Что будет, как будет?

Зачем я тебе всё это пишу? Наверное, это значит, что в наших с тобой отношениях во мне вернулось огромное доверие к тебе. И непроизвольно я делюсь с тобой — именно с тобой — моей неутолимой тревогой. Может быть, говоря с тобой так, я чем-то облегчаю себя — как бы опираюсь на твое удивительное светлое мужество, на твое теплое целительство сердечное… Впрочем, может быть твоя душевная стойкость столь могуча, что мои унынья только, возмутив, усилят ее. И не проникнут глубоко, а оттолкнутся, ударившись об эту стойкость — ослабнут…»

А вот фрагмент от 30 августа 1973 года:

«Галюша, дорогая, чудесная, получил твое письмецо — такое спокойное, доброе, ласковое — если б ты знала, как это чудесно, когда такое бывает. А то ведь вдруг «находит» на тебя, и не знаешь, как быть — молчать, говорить, выжидать. Вскричать лучше всего, потому что ты, в конце концов, «отходишь» и снова становишься собой. Уходит нервное ожесточение, разбрасывание по мелочам… и возникает та ни с чем не сравнимая твоя доверчивая детскость, доброта и простота — когда не кажешься лишним, раздражающим, почти отчужденным…»


Двадцать пятого октября 1952 года Уланова подписала «Типовой договор о найме жилого помещения в доме местного Совета депутатов трудящихся, государственной, кооперативной и общественной организации» и получила ордер № 147 на «жилую площадь 55, 73 кв. метра в доме 1/15, кв. 316, Котельническая набережная, корпус Б».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация