В том же году вышла книга Ростислава Захарова «Искусство балетмейстера», где автор, помимо прочего, установил иерархию «крупнейших балерин»: Лепешинская, Уланова, Семенова. Успех «Бахчисарайского фонтана» был приписан им своим методам работы с артистами. Прошелся он и по глашатаям улановского таланта Ю. Бродерсону и В. Голубову-Потапову.
Галина Сергеевна не могла забыть, как в Большом театре балетмейстер ставил ее во второй состав исполнителей своих премьер, как пытался сорвать защиту диссертации Голубова-Потапова, посвященной ее творчеству… Словом, балерина была оскорблена. К ней присоединились обиженные захаровским литературным опусом Вечеслова, Лавровский, Габович, Мессерер, Бурмейстер, Моисеев. Они подписались под размещенной в «Литературной газете» статьей «Поверхностно и нескромно», завершавшейся словами: «Мы не можем не выразить самого решительного протеста против появления книги Р. Захарова, ибо эта книга непродуманно и легкомысленно трактует творческие вопросы нашего искусства, путает и дезориентирует читателя».
Однако на этом «антизахаровская коалиция» не остановилась. В 1955 году третий номер журнала «Театр» опубликовал рецензию Михаила Габовича «Неудачная книга», а в мартовском выпуске журнала «Звезда» вышла статья «Против неправды о советском балете», в которой Уланова и Вечеслова развернули свое неподражаемое красноречие.
Начали они критический анализ «Искусства балетмейстера» пассажем, что в их среде «оказался человек, вообразивший, будто всё, что создано советским балетом, создано им одним»:
«На редкость последовательно и упорно он пробует доказать, что в Советском Союзе есть лишь один настоящий балетмейстер — Р. Захаров, остальные же являются просто танцмейстерами… Зачем нужна Захарову дискредитация людей, бок о бок с ним создававших наш балет?.. Затем, что вся книга написана с открыто саморекламной целью».
Подруги позволили себе в полном смысле шельмование профессора, создателя и заведующего кафедрой хореографии ГИТИСа, лауреата двух Сталинских премий. В заключение они писали:
«Меньше всего собирались мы здесь рассматривать творческую практику Захарова-балетмейстера, где в свое время имелись значительные достижения. Речь идет о Захарове-теоретике, о его путаной и безграмотной книге, набрасывающей тень на прекрасное искусство советского балета. Ведь о ней нельзя говорить иначе, как с чувством горечи и резким, решительным протестом…»
Увы, приходится констатировать: Уланова и Вечеслова делали свои «разоблачения» методом подтасовки, вырывая фразы из контекста, усекая цитаты, подгоняя мысли автора под желательные для себя выводы.
Впрочем, труды когорты «критиков» достигли цели — в 1956 году Ростислав Владимирович покинул пост балетмейстера Большого театра.
За Лавровского Уланова всегда стояла горой. «С ним меня связывают Ленинград, школа, первые выступления в его постановках, когда он, молодой балетмейстер, еще только начинал, пробовал отдельные номера, которые шли у нас в филармонии. Тогда я участвовала в одной из частей Шестой симфонии Чайковского. Это была его первая вещь», — говорила балерина на вечере памяти Леонида Михайловича. Он отвечал Галине Сергеевне полной взаимностью.
Пятого февраля прошла генеральная репетиция «Сказа». Сразу после нее начались разговоры, что в балете недостает танцев. 10 февраля в еще одной генеральной была занята Уланова. На обсуждении опять выше всего поставили музыку, возможности которой Лавровский не смог использовать. И всё же заместитель директора Большого театра Н. С. Ханаев заключил, что спектакль готов к выпуску.
Через неделю состоялась премьера. Казалось, что протрубили общий сбор: в зале были Кабалевские, Хачатуряны, Хренниковы, Геннадий Рождественский с матерью, музыковед С. И. Шлифштейн, многие известные актеры, музыканты, художники. Утром вдова композитора отправила Улановой письмо и цветы.
Несмотря на то, что первый спектакль «Сказа» проходил в «теплой атмосфере» и с «большим, всё нарастающим успехом», постановку Лавровского признали неудачной и после семнадцатого представления сняли с репертуара.
Свидетельница премьеры Людмила Вейден отметила в своих записках:
«Я ждала, что будет хороший балет с интересными в хореографическом и драматическом отношениях заглавными партиями Катерины и Данилы. Получилось не то, что ожидалось. Вчера я пережила большое огорчение за весь спектакль, за партию Катерины и Данилы.
Роль Катерины Уланова играет прекрасно и выразительно, очень изящно и благородно танцует в русском стиле. В первом действии Уланова поэтично рисует образ милой русской девушки. Всё это исполнено чудесно. В других картинах нужно было дать этой партии сольные классические танцы и адажио с Данилой, но балетмейстер поскупился на партии Катерины и Данилы. Музыкальные темы Катерины мелодичны и приятны, Уланова поразительно передает эту музыку.
Постановка красочна, с большим количеством сказочных эффектов… Очень понравилась картина четвертого действия, когда Катерина оживляет окаменевшего Данилушку. Может быть, мне показалось, но я видела в глазах Катерины слезы…»
Уланова не любила разговоров об этом спектакле и отзывалась о своей работе очень лаконично:
«В «Сказе о каменном цветке» Лавровского я станцевала Катерину. Но спектакль быстро сошел с афиши из-за неудачного оформления. А теперь мои ученицы танцуют в «Каменном цветке» Григоровича. Репетирую с Катей Максимовой, Людой Семенякой, и мне всегда чудится, как бы я сама это делала, мне вот это близко…»
Само слово «Сказ», открывавшее название постановки, диссонировало с эстетикой танцевального искусства. Улановой, Ермолаеву, Преображенскому только и оставалось подтрунивать над исполняемыми ролями, исподтишка шаржировать образы, испытывая неловкость за их художественную несостоятельность. Львов-Анохин вспоминал, как Катерина «старательно обтесывала куски малахита и деловито торговала своими изделиями на ярмарке, в эпизоде в лесу у нее вдруг появлялась несвойственная образу ребячливость…». Публика посмеивалась при виде «трепещущей» Улановой, замахивающейся топором на Северьяна — Ермолаева, а тот, волей балетмейстера, показывал в зал кукиш. «Первый дуэт Катерины и Данилы казался приземленным, мотивы национального русского танца были представлены в довольно трафаретных образцах, не получили настоящего поэтического осмысления. Всё это привело к тому, что работа над ролью оставила у Улановой чувство неудовлетворенности, она сознавала, что замысел не получил нужного воплощения», — писал Львов-Анохин.
Гениальный дар Галины Сергеевны не смог выручить погружавшийся на театральное дно балет — Лавровский не бросил ей для этого никакого спасательного круга. Он услышал сказ Бажова, но не познал музыку Прокофьева.
Уходил в прошлое сталинский ампир, оставив по себе память в послевоенной архитектуре, на живописных полотнах, в кинематографе и балете. Уходил мучительно, изо всех сил цепляясь за великие таланты своих вольных или невольных проповедников.
Провал «Сказа о каменном цветке» Уланова переживала мучительно. Ведь раньше, если постановка в целом не получала одобрения критики, воплощенный балериной образ всегда стоял особняком и признавался личной победой артистки. Она привыкла писать историю хореографического искусства, а не фигурировать в комментариях.
